ночи. Марго вышла на крыльцо, встала прямо под фонарь, чтобы её было лучше видно, и подкурила папиросу. Болт приготовился.
Седов после спектакля часто ходил домой пешком. Жил он недалеко от театра. На это и был расчёт. В этот вечер Седов торопился. Погода была плохая и он, укрывшись под большим чёрным зонтом, торопился скорее дойти до своего дома. Болт пошёл за ним. Шум ветра и дождя скрывали шаги преследователя. Когда Седов свернул в небольшой тёмный переулок, Болт внезапно схватил его сзади за шею и ткнул в правый бок чем-то острым. Алексей вскрикнул и выронил зонт.
– Слышь, фраер, – зашипел на ухо Седову Болт, – не будешь крякать, останешься жив.
– Что вам… – Алексею тяжело было говорить. Болт крепко сжал ему горло. – Я не…
– Слушай, баклан! Скажешь своей крале Светке Лебедевой, чтобы заяву забрала. Завтра забрала. Понял?
Седов пытался что-то сказать, но получался только невнятный хрип.
– Не слышу, – громче сказал Болт.
– Я не понимаю, – хрипел Седов. – О чём вы говорите? Какое…
– Ты плохо слышишь? – Болт надавил на нож и лезвие, пройдя через плащ и пиджак, впилось в кожу. Седов вскрикнул. – Жить хочешь?
– Хочу.
– Тогда сделаешь, как я сказал. Завтра заявление забрать. И не забудь, что валюту на твою хату можно и вернуть. Вместе с мусорами. Они обрадуются, когда найдут твои фантики. Тогда тебе кранты. Всё фуфел. Вали.
Болт отпустил Алексея и быстро исчез. Седов опустился на мокрый асфальт и пытался восстановить дыхание. Ему стало плохо и холодно. Дрожь пронизывала всё тело. То ли от страха, то ли от боли, то ли от досады. Его обыграли. Более того, теперь его свобода и карьера были под угрозой.
ГЛАВА 10
1994 год. 23 июня. 9:51
Василий поднялся на второй этаж. Квартира номер четыре. Он звонил вчера Нине Зиновьевне, дочери бывшего директора театра. Разговор был сложным. Нина не хотела, чтобы оперативник приходил к ним домой, но Василий смог убедить ее.
Дверь открыла высокая женщина, лет пятидесяти. Она не очень приветливо поздоровалась и пригласила Василия на кухню.
– Простите, – сказала она, – я не могу пригласить вас в гостиную. Там не убрано. А мне некогда этим заниматься.
– Конечно, Нина Зиновьевна, – ответил Василий – я вас понимаю. Нет никакой разницы. Мне просто надо задать вам несколько вопросов.
– Чай будете?
– Нет. Давайте поговорим и я уйду. Не надо ради меня хлопотать.
– Тогда я вас слушаю.
– Скажите, а Зиновий Моисеевич вообще ничего не помнит или всё-таки что-то может рассказать?
– Он очень редко приходит в себя. Это происходит как-то внезапно. Я почти целыми днями на работе. С ним остаётся сиделка или мой муж. Он работает сутки через трое. Бывает, я приду домой, а папа со мной разговаривает совершенно нормально. Всех узнаёт, всё помнит. Но чаще он живёт в своём, в другом мире. Вот тогда нам очень тяжело. Врачи говорят, что это последствия контузии. Он ведь всю войну прошёл. Он сам говорил, что его пули облетали. Не хотели связываться с евреем, себе дороже. Он так шутит. Только в конце войны получил эту контузию. Очень долго лечился. Вот теперь это вылезло наружу. Василий, простите как вас по отчеству?
– Иванович.
– Василий Иванович, скажу честно, я не понимаю, зачем мой папа понадобился вам, человеку из органов. Он давно на пенсии. Давно не у дел. Зачем он вам?
– Понимаете, Нина Зиновьевна, я не могу вам всего рассказать, но дело в том, что внезапно открылись обстоятельства одного нераскрытого дела. Дело громкое было. Связанное с высокими чинами того времени. Преступник на свободе. Да и честные имена некоторым сотрудникам надо вернуть. Люди невинно пострадали.
– А причём здесь папа?
– Он может кое-что прояснить.
– Но вы же видите, какой из него сейчас свидетель.
Из комнаты раздался слабый старческий голос.
– Простите, папа зовёт, – Нина встала и пошла в комнату. – Посидите здесь. Я сейчас.
Она вернулась минут через пять.
– Папа проснулся. Но сегодня вряд ли вы сможете с ним поговорить.
– Как же нам поступить?
– Оставьте мне ваши координаты. Вдруг случится так, что Зиновий Моисеевич придёт в себя. Мы сразу сообщим. Другого выхода я не вижу.
– Спасибо, Нина Зиновьевна.
Василий достал из кармана записную книжку, написал на листочке номера служебного и домашнего телефонов и отдал листок женщине.
1972 год. 20 ноября. 14:12
Следователь Мухина прождала в приёмной второго секретаря обкома Дмитрука не более пятнадцати минут. Закончив совещание, Владимир Григорьевич тут же пригласил к себе Мухину.
– Вот, – Зинаида Викторовна дрожащей рукой положила на стол Дмитрука лист бумаги, исписанный вручную.
– Что это? – брезгливо спросил Дмитрук.
– Это Лебедева, – невнятно начала говорить следователь. – Она отказывается от претензий к Пожарской.
– Что?! – Дмитрук схватил бумагу и начал читать. Прочитав, он бросил лист на стол. – И что, это всё? Теперь эта Пожарская выйдет сухой из воды?
– Я… Владимир Григорьевич, поймите… – Мухиной овладел страх. Ей в кои-то веки поручили ответственное дело, а она не справилась. – Мы тут… нет преступления.
– Вы, в конце концов, можете говорить внятно? – закричал секретарь. – Вы следователь. Вы обязаны найти и наказать преступника. Так делайте своё дело.
– Это невозможно. Лебедева забрала заявление.
– Послушайте, Зинаида Викторовна. Вы что не понимаете? Её просто запугали. Арестуйте Пожарскую. Вот увидите, Лебедева сразу вернёт заявление.
– Владимир Григорьевич, – голос у Мухиной продолжал дрожать, – у меня нет оснований для ареста. Прокурор не подпишет. Против Пожарской ничего нет.
– Как нет?! – возмущенно вскрикнул Дмитрук. – Вы говорили, есть свидетель.
– Этот свидетель путается в показаниях. На него нет надежды. Я вынуждена писать отказ от возбуждения дела.
– Подождите. Я хочу поговорить с Лебедевой.
На самом деле Дмитрук хотел немедленно вызвать к себе Седова. Это ведь они на пару задумали эту комбинацию с Пожарской. Вернее задумал Седов, а Дмитрук, как незаслуженно оскорблённый, поддержал и пообещал надавить на следствие. Теперь всё срывалось.
– Я могу подождать до вечера, – робко сказала Мухина. – Но если Лебедева не вернёт заявление – пишу отказ.
Как только Алексею Седову сообщили, что его приглашает к себе Дмитрук, он сразу изменился в лице. Седов понял, зачем его вызывает секретарь. Делать нечего, он оделся и поехал в обком.
– Как это понимать? – процедил сквозь зубы Дмитрук, даже не поздоровавшись с гостем.
Седов взял себя в руки и решил играть паузу. Он неторопливо снял плащ и повесил его на спинку стула. Шляпу положил на стол. Выдвинул стул, именно тот который стоял в торце стола напротив секретаря, и сел. При этом выражение лица у актёра оставалось совершенно невозмутимым. Всей своей пластикой Седов продемонстрировал Владимиру, что он ничего не боится и ни о чём не жалеет. Переигрывать удел самодеятельных актёров, коим Седов не был, поэтому Алексей вовремя вступил с текстом.
– Вы сейчас о чём, Владимир Григорьевич?
Дмитрук побагровел. Два часа назад Мухина тряслась перед ним и заикалась, а этот ведёт себя как равный. Секретарь встал, подошёл к входной двери, открыл и сказал секретарше:
– Ко мне никого не пускать.
Затем он сел на стул рядом с Седовым и тихо заговорил.
– Ты подбил меня на авантюру. Сначала ты убедил меня, что Пожарская доступная женщина и с ней надо вести себя развязано. Потом ты втянул меня в свою махинацию с Лебедевой и её деньгами, якобы украденными Пожарской. Теперь ты строишь из себя серого кардинала. Седов, да ты оказывается поганец. Рассказывай, почему Лебедева забрала заявление?
– Это не у меня надо спрашивать. У Лебедевой.
– Не юли! Лебедева пешка. Это ты двигаешь фигуры. Или сейчас я узнаю всю правду, или ты с Пожарской меняешься местами. Решай.
Это был ультиматум. Дмитрук влиятельный человек. Все поговаривали о том, что именно он метит на место «первого». Если
