class="p1">– М-да! – произнёс он наконец-то. – На самом деле, чего я к тебе пристал?
– Вы меня зачем-то звали, – опять задала вопрос Пожарская.
– Люба, если честно, я не помню. Может быть звал. Но не помню. Ты иди. Если это было что-то важное, я тебя найду. Иди, Люба.
Пожарская не придала этому эпизоду никакого значения ровно до следующего утра.
1972 год. 25 октября. 10:31
– Пожарская Любовь Владимировна? – перед Любой стоял молодой коренастый лейтенант милиции с очень добрым лицом.
– Да. Это я, – ответила Люба.
– Лейтенант милиции Казачков, – он показал Пожарской удостоверение. Люба успела прочитать фамилию и слово «участковый». – Мне надо с вами поговорить.
Казачков отвёл Пожарскую в кабинет Брука и объявил Любе, что на неё поступило заявление от гражданки Лебедевой. Якобы Пожарская вчера забрала сумочку Лебедевой, в которой было почти сто пятьдесят рублей.
– Что вы на это можете сказать? – спросил Любу Казачков.
Пожарская с ответом не спешила. Она пыталась подавить в себе разбушевавшийся гнев. Где-то в глубине сознания Люба понимала, что это очередная интрига Седова и Лебедевой. Но было одно «но»! Если до этого дня все их козни сводились лишь к моральным потерям и неурядицам, то теперь это запахло потерей работы и свободы. Осмыслив всё это, Люба почувствовала внутри удивительное спокойствие и уверенность.
– Это ложь, – твёрдо ответила Пожарская. – Больше я ничего говорить не буду.
Брук, присутствующий при разговоре, посмотрел на Пожарскую и удивился её невозмутимости.
– Значит, вы утверждаете, – записывая слова Пожарской, переспросил Казачков, – что о пропаже сумочки с деньгами гражданки Лебедевой, вы ничего не знаете.
– Да.
Дальше участковый расспросил Пожарскую о том, как прошёл её вчерашний день. Люба рассказала всё практически поминутно. На этом пока всё и закончилось. Лебедевой в гримёрке Пожарской уже не было. И казалось, что недоразумение исчерпано. Люба вечером встретилась с Маргаритой и рассказала ей об этом.
– Это Седов, сука, промышляет, – сделала вывод Терёхина. – Правильно ты племяшка себя повела. Если следак вызовет, иди в отказ. Они должны доказать. А крыть им нечем. Если конечно… – Маргарита вдруг замолчала.
– А чего мне бояться? Я ничего не брала. Деньги не крала.
– Наивная дурёха, – Маргарита достала из сумочки папиросу и подкурила. – Ты думаешь тебя нельзя пристегнуть? Если Седов подмажет кому надо – сядешь!
– Тётя Рита, ты чего?! – вскрикнула Люба. – Как я сяду, если я не брала эти деньги?
– А вот так, как садятся такие как ты бестолковки.
– Этого быть не может!
– Может! – строго сказала Маргарита. – Слушай меня. Участковый это так, проверка. Если эта шмара заяву не заберёт, то назначат следака. А скорее всего следачку. Серую мышь какую-нибудь. Она увидит тебя, такую всю из себя красотку, и захочет уделать. Так мы бабы устроены. А если ей спустят на тебя конкретные планы, то она тебя закроет.
– Как это понимать? Что значит планы? Что такое закроет? – Любу затрясло от слов тётушки.
– Закроют, значит посадят. На зону отправят.
– Но я не виновата! За что?
– Хватит, Люба, дурочку из себя строить. Дмитрука в лужу посадила? Седова подставила? Этой швабре Лебедевой дорогу перешла? Ты чего от этой жизни хотела? В сказке живёшь до сих пор!
Люба закрыла лицо руками и тихо заплакала. Терёхина была довольна ходом событий. Теперь она знала, что без её помощи Пожарская из этой истории не выпутается. Оставалось только немного подождать.
1972 год. 13 ноября. 10:01
– Вы больше ничего добавить не хотите, Любовь Владимировна? – спрашивала, еле шевеля своими губами-ленточками, следователь Мухина.
– Нет, – односложно отвечала Люба. Она строго выполняла наказы тётушки. Ни одного лишнего слова, ни одной эмоции, ни одного испуганного взгляда.
– Хорошо. Вы очень хорошая актриса, но это вам не поможет, – Мухина изобразила на лице подобие улыбки. Насколько слово «улыбка» могло соответствовать той гримасе, которая застыла на бледном, безликом лице следователя.
Терёхина была права на все сто процентов. Всё произошло именно так, как она и говорила. Уже третью неделю Пожарская ходила как на работу в кабинет Мухиной. «Эта сушёная вобла, – думала Люба, видя перед собой Зинаиду Викторовну Мухину, – хочет взять меня измором. Кукиш вам, товарищ следователь. Нет у вас никаких улик. Мне тётя Рита уже всё рассказала про ваши методы. Ничего вы от меня не добьётесь».
– Как же вам не стыдно, Любовь Владимировна? – продолжала нравоучительные речи Мухина. – Вы ведущая актриса драматического театра. Можно сказать, икона для нашей интеллигенции и врёте. Неужели так сложно признаться в том, что из чувства личной неприязни похитили сумочку с деньгами гражданки Лебедевой. Вашей коллеги. Да, вы будете наказаны. Но своим признанием вы очистите свою душу.
– Ну да, – с иронией произнесла Люба, – я где-то читала, что в исповеди нет лжи. Но вы не батюшка, а я не преступник. Моя работа – играть на сцене в театре. Ваша работа – раскрывать преступления. Ищите доказательства и накажите преступника.
После этих слов Пожарской у Мухиной задёргалась щека. Губы стали ещё тоньше, уголки их опустились как у персонажей из мультфильма «Шайбу! Шайбу!». Она резким движением дёрнула за завязку серой бумажной папки. Достала оттуда протокол и положила его перед Пожарской.
– Полюбуйтесь. Это показания свидетеля. Этот человек видел, как вы выходили из гримуборной в то самое время, когда Лебедева там отсутствовала. И в руках у вас был свёрток. Что было в свёртке?
Люба попыталась вспомнить, что она могла выносить в свёртке в тот день. На память ничего не приходило.
– Я не выносила никакой свёрток из гримёрки, – ответила она.
– А свидетель утверждает обратное.
– А кто этот свидетель? – Люба попыталась заглянуть в протокол, но Мухина схватила его и убрала в папку.
– Что? Хотите оказать давление на свидетеля? Ещё раз предлагаю вам во всём признаться. Нашёлся один свидетель, найдётся и другой.
Пожарская испугалась. Терёхина была права, если Мухина получила указание сверху, например, от Дмитрука, то может найти и пятерых свидетелей. После допроса Пожарская возвращалась в театр с напрочь испорченным настроением. Седов добивался своего. Любе становилось всё сложнее перевоплощаться, выходя на сцену. Забродский уже не раз предлагал ей отдохнуть и какое-то время не играть в спектаклях. Хотя бы до тех пор, пока не решится вопрос с этой проклятой кражей.
Обо всем, что происходило сегодня в кабинете Мухиной, Люба рассказала тётушке.
– Все её свидетели, полная туфта, – подвела итог Терёхина. – Иди, Люба, играй свой спектакль. Тётя Рита разрулит по-своему это дело. Видит Бог, я этого не хотела.
– Тётя, ты только не сделай ещё хуже.
– Тётя сделает ещё лучше. Не бойся.
1972 год. 17 ноября. 21:34
Вторая половина ноября уже вовсю напоминала о приближении зимы. Дожди стали продолжительными и холодными, ветер всё чаще задувал с севера. Маргарита накинула пальто, взяла зонтик и, выйдя через служебный вход, скрылась в темноте переулка. Около арки, перекрытой чугунными воротами, прислонившись к стене, ждал её Болт.
– Я смотрю, Марго, кровь у тебя ещё горячая бежит, – пошутил Болт, глядя на Маргариту в лёгких летних туфлях.
– Хватит бакланить, шутник, – недовольно сказала Терёхина. – Ты запомнил его? Узнаешь?
– А чё не узнать? Он тут на всех афишах красовался летом. Запомнил.
– Выходить будет примерно в половину первого. Жди его вон у того угла. Перед выходом его я маякну, выйду покурить. Понял?
– Понял.
– Не перебарщивай. Скажи только то, что я велела. Без самодеятельности.
– Да всё я понял. Не стремайся, Марго. Местечко я уже присмотрел. Там никто не помешает.
– В разговоры не ввязывайся. Сказал и сразу свалил.
Болт кивнул. Маргарита развернулась и быстро пошла обратно. Разговор у них шёл о Седове. Марго велела Болту проследить за артистом и, выбрав укромное место, без свидетелей остановить его для «беседы». В половину первого Седова ещё не было. Пришлось ждать почти до часа
