посмотрел на офицера. – У вас что-то есть ко мне?
– Так точно! Есть. Разрешите доложить? – вытянулся во фрунт секунд-майор.
– Докладывайте.
Михаил Илларионович озадаченно обернул голову в сторону майора.
– Я и сам хотел напроситься у вас присутствовать на приёме. Не знал, как вас просить.
– Что такое? Ну, говорите же. Раз уж начали, – проговорил генерал, ещё более озадаченный.
– Ваш старый знакомый француз Анжели появился. Крутится вокруг усадьбы Варлама. Нездоровый интерес проявляет к предстоящему приёму. Это не к добру. Видимо, ваша персона не даёт покоя французам, – вполголоса проговорил разведчик.
Переведя дух от волнения, продолжил:
– Предложение ваше пришлось как раз кстати. Я придумал план наших действий, но это возможно только при вашем согласии и вашем небольшом участии. Хочу предупредить – это может быть опасно для вашей персоны, но ещё более опасно не предпринимать никаких мер вообще.
У майора от напряжения и волнения пот на лбу пробил. Реакция бывалого, прожжённого придворного интригана, опытного вояки не предсказуема.
Теперь уже у Кутузова побежали по телу омерзительные холодные мурашки. Словно смертью обдало, как тогда, в жуткой атаке на стены Измаила. Опять этот мерзкий Анжели на его пути. Сколько можно? Никак не успокоится старый вражина. Чёрным вороном вьётся всё вокруг.
– То-то я чувствую падалью пахнет вокруг. И Катенька явилась вдруг неожиданно, – проговорил, нахмурившись, Михаил Илларионович. – Травить будут! А если не получится – Анжели с кинжалом поджидать будет. Сам навряд ли, трусоват. А вот люди его, видимо, уже тут. Поджидают.
Генерал обернулся к Каменскому. Спросил:
– В чём я не прав, Павел Арсеньевич?
– Всё правильно. Им нужны вы. Вернее, ваша неожиданная смерть. Только это им нужно. Сразу будут решены все вопросы с турками на юге. И придаст французам уверенности на западных границах России. Не получилось у них в степи, рассчитывают достать вас в бухарестских апартаментах. Но я и мои люди здесь, рядом с вами. Ждут сигнала, а мне нужно ваше решение, – уже спокойно проговорил Каменский.
– Я в вашем распоряжении, майор. Разъясните мою задачу.
Когда секунд-майор ушёл, Михаил Илларионович вернулся к дивану. Присел. Откинулся на высокую мягкую спинку. Прикрыл глаза. Посидел несколько минут тихо. Ни о чём не думал, не мог думать. Устал. Но через мгновение громко позвал денщика. Надобно привести себя в порядок. Впереди ждало ещё одно изнурительное светское мероприятие. А у него уже дрожало нутро. Это чувство всегда наступало перед кульминацией, перед началом большой развязки долгой невидимой битвы. «Скорей бы в поле, на воздух, на волю!» – с тоской подумал генерал.
Вошёл денщик. Принёс медный тазик и кувшин с горячей водой, через плечо два белых полотенца. Долго правил бритву о кожаный ремень. Усадил генерала на изящно изогнутый стул, стал распаривать горячим полотенцем пышные щёки генерала. Долго и усердно брил. Процедура была привычной для обоих. Своё лицо никому больше не доверял.
Михаил Илларионович долгое время справлялся один. Но подглядел, как это дело было поставлено у Суворова. Его верный Прохор был тому одновременно и поваром, и нянькой, и суровым дядькой. Безропотно одному ему подчинялся во всём великий полководец. Он по-доброму позавидовал тогда Александру Васильевичу. И всегда мечтал о таком верном помощнике. Но тот был не просто слугой. Прохор был верным другом, батькой, братом. И не только по хозяйству.
В страшную, невыносимо тяжёлую минуту, несмотря на свистящие пули, Прохор был рядом, подпирал окровавленную тщедушную фигурку тяжело раненого генерала, вставшего перед беспорядочно бегущими солдатами. Увидев окровавленного, но живого Суворова, бегущие солдаты остановились и ринулись вновь на врага, опрокинули турок в море. То было под Очаковом, на Азове. Потом на руках, изнемогая, верный Прохор нёс Суворова, как дитя, на руках, утопая по колено в песке, до лазарета. Чей подвиг тогда был большим – его или Суворова? То загадка души человека, русской души.
О таком слуге Михаил Илларионович не смел и мечтать. Такое можно только заслужить перед самим Господом. Прежде всего – чистотой души.
Закончив процедуру, долго надевали генеральский мундир с блестящими и в орлах золочёными пуговицами, блестяще начищенные сапоги, парик. Поверх мундира повязали белый шёлковый шарф.
– Ну вот и порядок, – проговорил довольно денщик.
Он хоть и не Прохор, но своё дело знал и обязанности свои соблюдал исправно. Лукаво улыбнулся:
– Хоть в женихи, на свадьбу!
– Но, но! Поговори мне, – пробурчал в ответ Кутузов, оглядывая себя в зеркало. – У нас с тобой, Еремей, стоят другие задачи. Ты, дружок, приготовь мне походный мундир и вместо парадной шпажки сабельку подготовь. Да пару пистолетов заряди. Карету подготовь, провизии на дорожку и не спи, жди меня. И всё чтоб было тихо.
Михаил Илларионович глянул суровым глазом на седого Еремея. Тот понятливо, не выказывая удивления, вытянулся. Привык. Чай, не на службе у барина. У генерала. Да какого!
Глава 14
Приём был в разгаре. Не приём, а настоящий бал. Столы ломились от шикарных блюд. Сервировка сверкала дорогим хрусталём, белым саксонским фарфором, отливающими золотом столовыми приборами. Валашские вельможи понимали толк в еде, ели много и с аппетитом. На балконе вовсю старались музыканты во фраках. Дамы блистали в шикарных нарядах, дорогих украшениях. Местная знать (и не только) старалась показать себя и своих дам во всём блеске. Вели себя чопорно, внимательно наблюдали за всеми мелочами. Не дай бог проявят к их особам хоть какое-то непочтение!
Старался во всю и Михаил Илларионович. Вёл себя раскрепощённо, громко смеялся над шутками, сам шутил, внимательно слушал тосты, благодарно отвечал. Пил за короля, за свободу Валахии, за верную дружбу. Но бокал был один и почти всегда полон. Искусству имитации бурного пития и неуёмного обжорства был обучен. Опыт бурной жизни при дворе в Петербурге был достаточно серьёзным, не говоря о приёмах в султанском дворце в Истамбуле.
В углу, в обществе майора Каменского, весело хохотала Катенька Барконеску.
Луксандра не пропускала ни одного танца, весело отплясывала в обществе молодой знати, вела себя совершенно беззаботно. Только иногда поблёскивала взглядом в сторону генерала. Недовольная невниманием его к себе, заставляла партнёров исполнять свои прихоти. Видимо, злилась, завидовала матери, веселящейся в обществе молодого русского офицера. «Что он, молодой красавчик, нашёл в этой старухе? Русский генерал не обращает на меня никакого внимания, да и офицер не глядит, ни разу ни пригласил на вальс», – проносилась в её молодой головке чёрная зависть к успеху матери.
Вдруг вошёл церемониймейстер. Музыка стихла. Пройдя к центру зала, пристукнул своим солидным золочёным посохом о дубовый, натёртый вишнёвой мастикой пол, громко объявил:
