провел полное сканирование ее организма и обнаружил спящий эмбрион. Акушеры на Земле часто пользовались таким способом контрацепции. При наступлении нежелательной беременности вместо примитивного и морально устаревшего аборта применялся метод «замораживания» эмбриона. Пациентке вводили в кровь специальные наниты, укрывавшие собой развивающийся эмбрион и способные сохранять его жизнеспособность в течение всего репродуктивного возраста пациентки. Эмбрион же, находясь в капсуле из нанитов, переставал развиваться. Наниты выполняли для него роль кокона, поддерживая уже сформированные клетки в жизнеспособном состоянии, но блокируя их дальнейшее деление. Единственная особенность такого способа прерывания беременности заключалась в том, что полагающийся при наступлении естественной беременности гормональный всплеск сохранялся довольно долго, иногда до полугода.
Марии же каким-то образом удалось обхитрить систему и совершить подлог собственных анализов. Причем сделала она это трижды: на Земле во время самого первого отбора и дважды уже непосредственно перед стартом миссии. Цель же такого подлога для меня была загадкой. При ее нежелании вынашивать в будущем этот плод она могла избавиться от него при помощи тех же самых нанитов, достаточно было лишь запрограммировать их на это. Но она решила рисковать и замораживать беременность, а после лететь в далекий космический поход. Стало быть, в какой-то момент собиралась вернуться к вопросу материнства. Вот только в какой именно момент? В новом мире? На другом краю нашей галактики? Зачем тогда она так рвалась вернуться на Землю, где очевидно, что нет и уже не будет никаких условий для вынашивания, а самое главное, для воспитания ребенка? Я уже молчу про отцовство, этот вопрос вообще был за гранью моего понимания.
Своими размышлениями я сам загнал себя в угол и начал хандрить. Мне каким-то образом нужно разговорить и склонить к откровенности девушку, которая приложила невероятные усилия, чтобы оставить свою маленькую тайну при себе. Причем я не раскусил ее, имея на руках такие огромные псионические возможности тогда, на «Магеллане». Как же я заставлю ее говорить тут, на Земле, да еще и без каких-либо сверхспособностей?
— Не спится, Герман Степанович? — услышал я хриплый голос нашего геолога и пожал плечами.
— Можно просто Герман, — улыбнулся я геологу и повернулся к его креслу.
— Хорошо, — легко согласился доктор Боровский и, немного сузив глаза, спросил. — А можно я вопрос тебе задам, начмед?
Я кивком пригласил его быть откровенным. Доктор встал со своего кресла и пересел ко мне в ряд. Он оглянулся по сторонам, словно проверяя, заинтересовал ли наш разговор еще кого-либо, и вновь посмотрел на меня:
— Вот скажи-ка, Герман, это ведь ты проводил отбор кандидатов в экипаж «Магеллана»?
— Я проводил лишь медицинское освидетельствование… — попытался было уклониться от ответа я, но хитрый геолог перебил меня:
— Но именно от тебя зависело, будет одобрена кандидатура или нет.
— И от меня тоже, — уклончиво ответил я. Геолог еще раз оглянулся на спящего Ковалева и придвинулся ближе ко мне.
— А почему ты отобрал меня?
— Не понимаю вопроса, — честно признался я.
— Ну не будешь же ты отрицать, что, помимо меня, в экипаж «Магеллана» на должность начальника геологоразведки набивались и более молодые кандидаты?
— Не буду. Так есть, — ответил я, глядя в хитрые глаза доктора Боровского. — Вы показались мне более компетентным и мотивированным, нежели ваши молодые оппоненты. Ваши труды по теории эволюции почвы планет земного типа произвели на все научное сообщество огромное впечатление. Вы, без преувеличения, можете считаться прародителем науки терраформирование. Так почему же мне нужно было делать выбор в пользу другого кандидата?
— Но мой возраст! — возмутился доктор Боровский.
— А что с ним не так? — настала моя очередь возмущаться. — Вы проходили по всем медицинским критериям. По нижней границе, но, тем не менее, проходили. Мы не в двадцать первом веке живем, где ваш возраст незаслуженно окрестили бы «возрастом дожития». Плюс ко всему, я оценивал не только ваши медицинские параметры, но и психологическую устойчивость. Я тестировал вас на психосовместимость с остальными членами экипажа, и вы блестяще прошли все тесты. Я искренне удивлен вашим вопросом, Леонид Захарович.
Доктор Боровский потупил взгляд, словно прикидывая что-то в уме, но потом все же сдался и сказал:
— Там, на Земле, вместе со мной проходил отбор и мой сын. Это он попросил меня подать заявку в экипаж. Он знал, что после смерти моей жены, его матери, я не был привязан больше ни к одной точке земного шара и много путешествовал. Он думал, что, если я выдвину и свою кандидатуру, у нашей семьи будет больше шансов победить в отборе. Все свои наиболее значимые открытия я совершил в соавторстве с сыном, так что по регалиям он был не менее титулованным, чем я. Но все же вы выбрали именно меня, а не более молодого и сильного Константина.
— Леонид Захарович, — примирительно положив руку на плечо старику, ответил я, — вы только что сами ответили на свой вопрос. Данный полет лично для вас представлял сугубо научный интерес, хоть вы и не рассчитывали попасть в экипаж. Вы действовали по просьбе сына, чтобы оттянуть на себя часть голосов при отборе. Но меня лично покоробила такая тактика Константина Леонидовича. Да, в его послужном списке достижений было не меньше, чем в вашем, но я ориентировался на личные качества будущих членов экипажа не менее, чем на профессиональные. Без этой его выходки мне было бы сложно выбрать между ним и его оппонентами, но он решил схитрить, а стало быть, не был уверен в себе. Что, собственно, и определило его судьбу.
Доктор Боровский улыбнулся мне и примирительно протянул руку для рукопожатия:
— Вы полностью удовлетворили мое любопытство, юноша. Я благодарен вам за честность. Мне отрадно знать, что не пора еще сдирать подковы.
Доктор бросил свой взгляд мне через плечо и указал на иллюминатор:
— Похоже, буря стихает. Очень надеюсь, что вскоре мы увидим наш новый дом.
Глава 12
Поселение
Я уже дремал в своем кресле, когда моего плеча кто-то коснулся. Надо мной стоял Ковалев. Сбрасывая с себя сон, я огляделся вокруг. В салоне стало заметно темнее — солнце уже зашло, и дежурного освещения явно не хватало. Егор кивком позвал меня за собой и, не дожидаясь, когда я окончательно сориентируюсь после сна, прошел по узкому проходу челнока в кабину пилотов. Неужели была его очередь дежурить? Получается, я проспал уже больше двух часов. Глаза болели. Казалось, я их и не смыкал вовсе. Сказывалось напряжение последних суток. Я прошел за нашим командиром. Почти весь экипаж дремал, только в хвосте челнока тускло горела лампа индивидуального освещения. Там, мурлыча себе под нос какую-то мелодию, возился со своими дневниками наш геолог.
Егор закрыл за мной дверь в кабину пилотов и подошел к ветровому стеклу. Майор приложился к его холодной поверхности лбом и замер, вглядываясь в темноту под челноком. Я последовал его примеру. Снегопад уже прекратился, ветер разогнал все облака. Видно было даже, как над тлеющим в последних закатных отблесках горизонтом поднимался огромный звездный купол. Свет звезд был настолько чистым, что можно было разглядеть даже их цвета.
— За бортом минус тридцать, — тихо сообщил наконец майор и указал вниз. — Взгляни-ка, Герман.
Я опустил взгляд на землю и замер в оцепенении. Под нами, переливаясь тусклыми мерцающими огнями, простиралось миниатюрное по меркам нашего погибшего мира поселение — не более трех километров в поперечнике. Периметр поселения был окружен бревенчатым забором высотой около пяти метров и шириной метра три. Большинство зданий внутри ограды тоже были бревенчатыми, как и предсказывали нам пилоты. Встречались и землянки. Центрального отопления, судя по всему, не было — вокруг покатых заснеженных крыш курился дымок. Вся деревня больше походила на звездчатую крепость с пятью вершинами, каждая из которых была увенчана остроконечной сторожевой башней не менее пятнадцати метров в высоту. Башенки сплошь были утыканы бойницами. Вокруг забора была насыпь, полностью очищенная от снега. Весь периметр хорошо освещался, и в свете огромных тарелок-светильников с живым пламенем насыпь эта тускло поблескивала — похоже, она была скована прочным панцирем льда. Леса вокруг в радиусе километра не было, вместо него пространство вокруг крепости было утыкано высокими заостренными пнями. Деревья были срублены таким образом, что образовавшийся частокол был естественной преградой, не мешавшей
