плоти; достигать высших эмпиреев счастья. Моя техника была превосходна — не хуже, чем у самых великих музыкантов, — но власть над душами слушателей дает не она. Талант завел меня в тупик — а вывел из него мой гений… добрый гений, моя муза, путеводная звезда — Алиса! Я познал любовь к ней — и ожил, музыка в моей душе зазвучала иначе, открывая путь к другим душам. Вот так пришло ко мне вдохновение: с прикосновением ангельской руки… руки ангела во плоти. Мир бросил богатство и славу к моим ногам — но что мне был гром аплодисментов: Алиса стала для меня всем! O Алиса! И в первую нашу брачную ночь… Вы не знали? Это была ночь катастрофы — и утро для меня никогда не наступило, я до сих пор брожу во мраке! Алиса озарила мою жизнь, как метеор: угасло его свечение — и для меня исчезла из мира музыка. Вдумайтесь же, в каком мире мы оказались сейчас — и поймите: это преддверие ада. Нет никакой разницы, слепая судьба низвела нас в ад или то была сознательная воля, прихоть некого монстра космического масштаба, каприз его. Весь наш мир остался во тьме, потеряв свою женщину, как я потерял Алису. Женщина ушла — и с ней ушло стремление человечества к самосовершенствованию. Все стандарты человеческой этики, тяга к идеалу, благородство — этому больше нет места под небесами. Наденьте же траур, сыны Земли! Предайтесь самому черному отчаянию! Прошлое мертво, а никакого будущего больше нет. Отныне наш путь устремлен лишь вниз, вниз, вниз — к варварству, к зверству, к распаду. Утоляйте же свою похоть, насыщайте все свои страсти в приступах дикой разнузданности; забудьте, что вы мужчины, ибо вы уже не люди. Лишь это забвение станет вашей панацеей, позволяющей хоть на время не думать о поре наступивших бедствий. Грешите! Грешите! Грешите! Грешите так, чтобы сам ад содрогнулся в ужасе! Помните: вы были людьми лишь до тех пор, пока оставались сыновьями женщин! Мрак опустился, и ночь будет вечной, потому что вечная женщина ушла из бытия. Вся громада вашей цивилизации, ваше знание, десять тысячелетий вашей культуры обречены на тлен; первобытный хаос — вот что ждет и лично вас, друзья мои, и меня, и всех. Заглядывая в ближайшее будущее, я вижу, как дикарь сражается с дикарем, скот борется со скотом, причем все эти дикари и скоты — мы, мужчины. Я смотрю с высоких стен возведенного человечеством замка, перегибаюсь через его резной парапет — и вижу там, внизу, море крови. Недолгой же была наша слава… Спустите с цепей псов войны! Рвите врагу горло и терзайте его плоть! Убивайте! Калечьте! Разрушайте! Да воцарятся мятеж, анархия и хаос! Конечно, посреди ужасов их всеконечного господства исчезнут последние остатки человеческого благородства — так и что с того: в нем нет смысла после исчезновения женщин… Да вскипит с невиданной силой междоусобная борьба — а потом все будет кончено. Земля вновь увидит рассветы и закаты; солнце, луна, звезды и дальние туманности продолжат свой вечный путь; вселенная даже не заметит произошедших изменений… Но вся земная жизнь — люди, птицы, звери и насекомые, все, что есть на нашей планете разумное и неразумное, вся органическая материя прекратит существование свое!
Мы замерли, скованные ужасом. Но Кертис, по-видимому, перестал нас замечать: чиркнув спичкой, он разжег крохотную спиртовку, потянулся за трубкой для курения опиума… Вскоре комнату заполнил отвратительный наркотический дым. Ощутив себя незваными гостями, мы поспешили убраться прочь. И, едва оказавшись на улице, расстались: нам с Чарли вдруг сделалось невыносимо общество друг друга.
Должен признаться, впервые я по-настоящему ощутил страх перед настоящим, а главное — перед будущим. Городской транспорт, как уже говорилось, канул в небытие — и я устало потащился домой пешком, по темным тихим улицам… нет, не таким уж тихим: со всех сторон доносились вопли и тщетные призывы на помощь. Ночь была полна убийств и грабежей, они словно бы дышали мне в спину.
Я с облегчением вздохнул, закрыв наконец за собой дверь своего дома. Но о том, чтобы лечь спать, даже думать не приходилось: жуткая картина, обрисованная Кертисом, продолжала стоять перед моим внутренним взором.
Ближе к утру в дом вломились грабители. Я отнесся к этому с полным безразличием и предложил им брать все, что найдут. Понемногу у меня начала спадать пелена с глаз: похоже, Кертис действительно прав и судьба мужского мира складывается печальным образом. А значит, моей собственной судьбы это тоже неизбежно касается.
…Солнце медленно опускалось к горизонту; воздух был насыщен ароматами свежести; во всей природе, казалось, воцарился мир. Но до того ли было нам, двум измученным, изголодавшимся людям, которые едва плелись вдоль пустынной дороги?..
Мой напарник и я. Нам не было дела даже до имен друг друга.
Какой-то звук вдали! Не сговариваясь, мы отработанным движением метнулись в кусты на обочине, затаились там. Да, это дальний цокот копыт!
Мы крепко сжали в руках дубинки и с неукротимой решительностью, порожденной отчаянием, стали ждать, когда одинокий ездок окажется к нам вплотную.
Вот он появился из-за поворота — и оказался не всадником, едущим верхом, а пожилым путником, ведущим в поводу тяжело навьюченную лошадь. Космы седых волос обрамляли некогда, наверно, полное, но теперь исхудавшее лицо, посреди которого торчал большой нос, несомненно, семитского типа.
Он приблизился — и мы выскочили из укрытия. Ни в ком из нас не оставалось даже капли милосердия, а тем более почтения к сединам.
Мы одновременно бросились на старого еврея. Он сунул было руку за пазуху, может быть, намереваясь выхватить револьвер, но я резко ударил его дубинкой по голове, свалив в дорожную пыль.
Потом мы распрягли лошадь. Седельные сумы были тяжелы, и наши сердца радостно забились, когда мы увидели там множество пакетов. Не тратя времени на то, чтобы их распаковывать, мы вспороли пакеты ножами — и…
O горькое разочарование! Ограненные рубины, жемчуг, алмазы — отборные, крупные драгоценные камни, золото… много золота… В гневе и ярости мы пинали бесполезные сокровища, втаптывали их в землю.
Старик, придя в себя, поднялся, шатаясь, на ноги и при виде столь расточительного отношения к его богатству обрушил на нас дикие проклятия, призывая Отца Небесного, что хранит чад Израиля, покарать язычников и повторно ввести праведного в обладание собственностью. Сначала я с полубезумной иронией ответил в тон ему, громко цитируя на память те строки из «Венецианского купца», где Шейлок сожалеет о потере своих дукатов и своей дочери.
