и Гедеона) разгневаны на издателя Камня веры, Феофилакт просил разрешение поднести императрице свое возражение на книгу Буддея и получил уже позволение, как вдруг ему было объявлено: не только не издавать этого возражения, но, под страхом смерти, и не говорить о нем. Таким образом, защитникам православия Бирон попросту закрыл рот, а нападки протестантов продолжались беспрепятственно. Так появилась книга Молоток на Камень веры, не столько разбиравшая по существу сочинение Стефана, сколько глумившаяся над личностью незабвенного борца за православие Стефана Яворского.
Ужасно то, что из-за старых личных счетов Феофан стал действовать с сильными против слабого, одиноко боровшегося за истину Феофилакта. И по злосчастной привычке своей Феофан обратился к Тайной канцелярии, куда он подал Камень веры и защиту его Феофилактом, называя оба сочинения вредными для государства. И началась исповедническая страда Феофилакта. Сперва его исключили из состава членов Св. Синода и он удалился в Тверь. По требованию Бирона Камень веры был запрещен и экземпляры его конфискованы. Киевского митрополита Варлаама Вонатовича, сделавшего в Киеве великолепное издание Камня веры, вызывали в Тайную канцелярию, лишили сана и заточили в Белозерском монастыре. Затем туда же вытребовали и Феофилакта, три месяца держали его там, потом тайно отправили в Тверь. Но погибель его была решена. Были сысканы доказчики, обвинявшие его в оскорблении Величеств, им же облагодетельствованные снова стали допрашивать Феофилакта в канцелярии Бирона. Его ответ был, что он ничего против императрицы не замышлял и не делал. Ему предложили присягнуть в том. Он ответил со слезами на глазах: «Совесть меня ни в чем не зазирает. Я готов это исполнить» – и присягнул. После этого заседания у Бирона произошел случай, наводящий на невольные размышления. Один из судей неправедного суда, архимандрит Новоспасский Иларион, возвращаясь вечером из заседания, был внезапно разбит параличом, мертвый вывалился из коляски, чего не заметили слуги, пока не приехали домой, и тогда лишь увидали, что его нет, и вернулись искать его. Так покарал Бог одного из изменников веры.
Канцелярия Бирона стала пытать Феофилакта. Его три раза подымали на дыбу, били батогами. Три года содержали его под тайным караулом на подворье. Феофан уже умер и давал на Божием Страшном и нелицеприятном Суде ответ за всех, им погубленных, а дело Феофилакта еще длилось, как свод личных счетов Бирона с русскою верою. Феофилакта расшиб паралич, и все же по настоянию Бирона его объявили лишенным сана, монашества и заперли в Петропавловскую крепость. Тут протомился он еще два года. По свержении Бирона правительница Анна подписала указ «снова признавать Феофилакта в сане архиепископа». Петербургский архиепископ Амвросий перевел его в свой дом, и здесь вокруг него, недвижно распростертого, собрались члены Синода и был объявлен ему указ, восстанавливающий его в прежнем достоинстве. Все рыдали.
Здесь же посетила его цесаревна Елисавета и спросила его: «Знаете ли вы меня?»
– Знаю, что ты искра великого Петра, – отвечал он.
Цесаревна, отвернувшись, заплакала и дала 300 руб. на лечение. Она уже царствовала, когда Феофилакт 6 мая 1741 года почил.
Да будет благословенно имя великого исповедника!
Глава VI
Отношение к Церкви императрицы Елисаветы Петровны
Царствование императрицы Анны Иоанновны, омраченное владычеством немца Бирона, угнетавшего все русское и развившего до чрезвычайности деятельность Тайной канцелярии, представляет собою одну из самых печальных эпох в истории России.
После недолгого промежутка от кончины Анны Иоанновны на русский престол вступила императрица Елисавета Петровна. Ее воцарение было с величайшею радостью приветствовано русским обществом, возлагавшим большие надежды на эту «дщерь Петрову».
Действительно, царствование Елисаветы Петровны было истинно русское. После владычества немцев, при дворе стали видны исключительно почти русские люди. За 20 лет правления Елисаветы Россия отдохнула от всей пережитой ею тяготы. И Русская Православная Церковь узнала спокойные дни, не смущаемые никакими инославными влияниями и прогрессами, сводившими заживо в каменные гроба русских архиереев.
Нельзя опустить молчанием черты набожности Елисаветы Петровны, объясняемые во многом обстоятельствами ее молодости.
Ее положение при Анне Иоанновне было крайне щекотливо. Императрица, ревнивая к своей власти и желавшая после себя оставить престол потомству сестры своей Екатерины Иоанновны Мекленбургской, не могла сочувственно относиться к своей двоюродной племяннице, полной жизни и обаяния, привлекательной, легко к себе располагающей наконец, дорогой всем русским как дочь Петра, вознесшего Россию так высоко, что чувствовали даже и те люди, которые осуждали Петра за некоторые стороны его реформ.
Малейшая неосторожность – и Елисавете Петровне угрожало невольное пострижение.
Вести себя политично и прикидываться преданной Анне Иоанновне ей было тем тяжелее, что она была по природе живая, веселая, откровенная. Очень понятно, что от постоянного страха за себя и в сознании ответственности, которой она подвергает своих приближенных, она нашла утешение в чувствах религиозных.
Несмотря на всю свою страсть к увеселениям, балам, спектаклям, нарядам – она в душе была чисто русская девушка и была предана Церкви и всем ее обрядам, как любая боярышня московской Руси.
Она часто езживала в Александровскую слободу, где некогда жил Грозный и где иночествовала одна из ее теток, так что жизнь иноческая была ей близко знакома.
В противоположность своему отцу она очень любила разных «важных людей» и охотно заводила с ними знакомство. Так, в Москве, в старинном приходе Николы Явленного на Арбате, положен в самом храме один «Василий болящий». Известно, что этого Василия навещала Елисавета Петровна.
Она интересовалась внутренним бытом монастырей, вникала в назначение настоятелей, особенно для хорошо известных ей обителей, ходила на богомолье к Троице из Москвы пешком.
Надо, к сожалению, сказать, что в эту эпоху спокойной своей жизни высшее духовенство чересчур предалось роскоши и мало помышляло об удручении плоти. Так, соборные старцы и настоятели монастырей носили бархатные и шелковые рясы, исподнее платье с пряжками серебряными и золотыми, обувались в шелковые чулки. У архимандрита Гедеона Криновского, знаменитого проповедника, который был одно время настоятелем Троице-Сергиевой Лавры, владельца более чем ста тысяч душ крестьян, были, как говорит предание, на башмаках бриллиантовые пряжки ценою в 10.000 рублей.
Интересны следующие черты жизни Лавры той эпохи, переданные известным знатоком старины Снегиревым.
В одно время, Лавре была половина монашествующих великороссы, москали; другая – малороссияне. Они образовали две партии, не сочувствовавшие друг другу. Однажды монах-москаль говорил в соборе поучение, а гробовым, у раки преподобного, стоял малороссиянин. Проповедник, подражая голосу гробового, стал говорить о людях, которые, «имуще образ благочестия, гробовым голосом повторяют: “Боже, милостив буди мне грешному”, а под языком у них труд и болезнь, сердце их полно злобы и лукавства, а карманы
