меня. Я знаю, что вы человек храбрый. Я тоже храбрый, если на меня нападают с ножом, я встречаю с кинжалом.
Капитан Виторино не слушал. Мимо проехал, звеня своими колокольчиками, кабриолет полковника Лулы. Из коляски поздоровались. Мастер Жозе Амаро не встал, как обычно. Виторино снял шляпу, а негр Жозе Пассариньо, поднявшись, сказал:
— Старый Лула целыми днями молится, как кающийся грешник. Говорят, у них в доме даже собака знает «Отче наш».
Капитан, не обращая внимания на слова негра, продолжал:
— Этот Лула де Оланда смеется надо мной. Дона Амелия позвала мою жену и черт знает что ей наговорила. Но мне наплевать на Лулу де Оланда. Это же бык с белой задницей!
— По-моему, кум, вы его чересчур поносите.
— Кума, этот разговор для мужчин. Негру и женщине вмешиваться нечего.
Мастер Жозе Амаро рассмеялся. Негр Жозе Пассариньо недовольно пробурчал:
— Ишь ты, какой нашелся! Почему бы вам, капитан, не вступить в шайку Антонио Силвино?
— Заткнись, бесстыжая рожа! — И он замахнулся на негра прутом. — Заткнись, а то я тебя!
— Сеу Жозе, — вмешалась дона Синья, — оставьте его в покое.
— Черт знает что! Нельзя поговорить спокойно!
— Говорите сколько хотите, сеу Виторино.
— Не смей меня так называть. Заткнись, понял? Я не твоей породы.
Жозе Пассариньо решил уйти, но, выйдя на дорогу, он, повернувшись к навесу, громко крикнул:
— Кусай Хвост!
И побежал прочь. Издалека все еще доносился его крик: «Кусай Хвост, Кусай Хвост!» Мастер Жозе Амаро заметил, как огорчился его кум. Впервые он видел у старика такое грустное лицо. Капитан Виторино Карнейро да Кунья был печален… Кобыла нетерпеливо била копытом по земле. Ее израненную спину облепили мухи, сидевшие до этого на Жозе Пассариньо. Чтобы нарушить затянувшееся молчание, мастер Амаро заметил:
— Кобыла у вас вроде потолстела!
— Это верно. Я даже подумываю ее продать. Присмотрел себе лошадь у сеу Аугусто из Ойтейро. А ему очень нравится моя кобыла, и он во что бы то ни стало хочет ее заполучить. Каждый раз, как я туда приезжаю, сеу Аугусто предлагает мне поменяться лошадьми. Я чертовски привязался к этой кляче. И не поменял бы ее ни на одну из здешних породистых лошадей. Посмотрите, какое у нее шелковое брюхо, кум. — И, как бы вспомнив прерванный разговор, заявил: — Да, кум, выборы уже не за горами. Рего Баррос из тех людей, кто в два счета наведет порядок в нашей Параибе. Учтите, что это вам говорит человек, который знает политику как свои пять пальцев.
— Э, мое дело сторона. Я живу, работаю и, наверное, отправлюсь отсюда только на кладбище.
— Что за ерунда, кум! У вас есть голос.
— А что такое голос, кум?
— Голос — это мнение. Это наказ, который вы даете тем, кто наверху. Вы вот сидите здесь, а распоряжаетесь депутатом, губернатором.
— Кум Виторино, я хочу распоряжаться только в своей семье.
— Вот поэтому наш край и находится в таком запустении. Да, да! Потому что такие люди, как мой кум Жозе Амаро, не хотят понять, чем они обладают.
— Ничем я не обладаю, кум.
Появилась Марта с кувшином на голове.
— Вот что мне пришло на ум, Жозе. Давайте выдадим ее замуж.
Мастер сделал вид, что не слышит его слов. Дона Синья принесла две чашки кофе.
— Крепкий кофе, кум.
Виторино поблагодарил.
— Отличный кофе! Свой?
— Нет, из Брежо-де-Сан-Висенте. Его привез Зеке Алипио.
— Кусай Хвост! — крикнул кто-то писклявым голосом с дороги.
Это был мальчишка из Санта-Розы, который нес со станции газеты. Виторино вскочил и швырнул в него хлыст, будто это был камень. Прут взметнулся в воздух, как стрела. Но мальчишка не унимался:
— Кусай Хвост! Кусай Хвост!
— Ну как может порядочный человек жить среди таких сволочей! Это все козни Жуки из Санта-Розы. Напрасно, кум, они так относятся к капитану Виторино. Очень напрасно. Ну ладно, я пошел.
Мастер Жозе Амаро не стал удерживать кума. Ему вдруг нестерпимо захотелось побыть одному, погрузиться в свой мысли. И когда старый Виторино уезжал по дороге на своей изможденной, неторопливо шагавшей кляче, сердце Жозе Амаро наполнилось жалостью, какой он раньше никогда не испытывал. В эту минуту он не считал своего кума бездельником, достойным презрения, он любил этого человека и был готов защитить его от людских насмешек, от безжалостных мальчишек и злых языков. Он испытывал к нему почти отцовскую любовь.
Жозе поднялся с табуретки и подошел к обочине дороги. Алые цветы кардейро полыхали, точно языки пламени. Сильный северо-восточный ветер раскачивал ветки кажазейр.
Жозе Амаро думал пройтись, но его окликнула жена. В голосе ее послышалась тревога. Он заторопился и, войдя в комнату, увидел на полу дочь, которая металась и бормотала что-то, как в припадке. Мать давала ей нюхать чеснок, обливаясь горькими слезами. Понемногу Марта стала приходить в себя. Она затихла, замерла, глядя перед собой ничего не видящим взглядом. Они уложили ее в постель. Синья рассказала шорнику, как все произошло:
— Я была на кухне, вдруг слышу крик и сразу побежала посмотреть, в чем дело. Прибежала сюда. Смотрю, а девочка бьется в судорогах на полу, точно затравленный зверек. Я уже и не помню, что сделала. Так и знала, что с Мартой что-то происходит. Меня не обманешь.
Мастер Жозе Амаро молчал. Молча он сел за стол и стал есть. Ел он медленно, словно через силу. Жена, совсем расстроенная, сказала:
— Бедная девочка! Весь день мучается, и вот результат. С дочерью Жоке Мариньо было точно так же. Это девичья болезнь. Я знаю.
Мастер продолжал молчать. Он слышал приглушенный плач дочери. Потом встал из-за стола. Был уже вечер. Огромная красная луна появилась над рощицей на холме. Здесь он прожил всю жизнь, всю свою жизнь. Если хорошо разобраться, то куму Виторино было лучше, чем ему. Тот не мучился так, как он. У Виторино нет такого холода в сердце, такой горечи во рту, такого отчаянного желания что-то сделать, а что именно, он и сам еще не знает. Мимо дома крестьяне из какого-то дальнего сертана гнали скот. Слышалось щелканье бича, крики погонщика. Жена подошла поговорить о дочери. Все это ее очень сильно беспокоило. Он еле сдержался, чтобы не заорать на нее, — пусть она замолчит и оставит его наедине с его горем.
— Да, Зека. Мы сами во всем виноваты.
— В чем, жена?
— В том, что случилось.
Он ничего не сказал, на лице его появилось безразличное выражение, которое так не вязалось с его настроением. Синья понимала, что он ничем не мажет помочь. Ей было жалко мужа. И
