бегут от нелегкой доли. А доля летчика нелегка, ой нелегка!
Закат продолжал поигрывать, переливаться, будто ветер знамена колыхал. Лицо моложавого старика потемнело, но все еще сохраняло красноватые оттенки.
Он закурил, и горьковатый дымок расплылся, смешался с сумерками.
— Я расскажу тебе о том одном дне, а вернее, об одном часе. Но чтоб ясней стала важность того одного часа, послушай сначала другое… Присядем, а то порченая нога зуммерит малость — авария одной «этажерки» и меня не обошла.
Вдоль высокого берега темнел низкий, ровно подстриженный кустарник, и светлыми пятнами выделялись врытые в грунт скамьи. На ближайшую присели.
— Так вот слушай. Зовут меня все тут — прав ты — дедом Крыжановским. Пришел я в Качу задолго до революции — летная школа только-только расправляла свои крылышки. Был я тогда молодец молодцом — крепкий, высокий, но должность — самая низкая. Аэродромный солдат. Авиаторы нашего брата солдата уважали, даже товарищами своими считали. А господа из командования презирали, ибо мы для них были, как и везде, быдлом.
Прервал рассказ, желая, видимо, переключиться на добрые воспоминания. Неожиданно мягко улыбнулся:
— Похвалюсь: с первым нашим русским летчиком, Михаилом Никифоровичем Ефимовым, дружен был. Старшим инструктором он у нас работал. Скольким нашим армейским людям путь в небо открыл — не сосчитать! На военных маневрах в одиннадцатом году он первый применил ночное бомбометание. Еще похвалюсь: самолет штабс-капитана Петра Николаевича Нестерова обслуживал, провожал его в полет, вот в это небо, что над сгустилось. После, когда приземлился, руку мне пожал. Как сейчас, помню тот день и слышу чистый голос его: «Спасибо, братец, за прилежную службу русским крыльям». Так и сказал — русским крыльям!
Крыжановский кинул на песок окурок и притушил его носком сапога. В темно-синем небе, над самым авиагородком, вспыхнула первая звездочка. Помигивая, она казалась сейчас светлячком, залетевшим в непостижимо бездонную высь. А море еще теплилось, постепенно затухая и успокаиваясь.
— А теперь и к твоему вопросу ближе. После Октября Красная Кача зажила новой жизнью. Но вскоре наступили черные дни — иностранная интервенция, деникинщина, врангелевщина. Качинский ревком, защищая революцию, оставил в тылу врага большевиков-подпольщиков, в том числе и меня. Скажу тебе так: интервентам и господам белогвардейцам, пытавшимся крылья Качи использовать против Республики, мы порядком насолили. Тайно портили самолеты, ремонтировали их долго, а если они и вылетали на фронт, то на полпути загорались или взрывались. А когда перемахнувшие через Турецкий вал и Сиваш орлы Фрунзе погнали Врангеля к морю, большевики Качи взялись за оружие, захватили школу и аэродром с самолетами. Узнав, что Фрунзе в Джанкое, наспех отремонтировали один самолет и вылетели — пилот и я — к нему. — Тимур затаил дыхание, а Крыжановский, как бывалый авиатор, показал рукой: — Приземлились… Надо сказать, красиво приземлились! Подбегают красноармейцы: «Руки вверх! Кто такие?» Просим доставить к командующему фронтом. Доставили. «Летчики?» — спрашивает, а у самого глаза хоть и ввалившиеся (должно быть, от бессонницы), но веселые. Представились и доложили: самолеты Качи готовы служить Красной Армии, только их, мол, надо малость подлечить. Тут-то я не утерплю и в третий раз похвалюсь: Михайло Васильевич пожал нам руки — вот эту руку — и дал задачу по организации срочного ремонта всего авиационно го парка и быстрейшей подготовки красных военлетов. С тех пор Кача знает только одно дело — готовит воздушных бойцов. Вот и все. Это хотел услышать?
— Да-да, это! Большое вам спасибо.
— А теперь иди, а то мы с тобой разговорились. Особенно я.
— Нет-нет, для меня все это важно.
— Коль важно, желаю тебе, курсант Фрунзе, счастливых полетов.
— Спасибо.
Тимур быстро шел в направлении казармы, а воображение еще хранило образ отца, с ввалившимися от бессонницы, но веселыми глазами.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Молодые курсанты продолжали втягиваться в армейскую жизнь с ее строгим, расписанным до минуты распорядком дня. Разбитые на летные группы по восемь — десять человек, новички были зачислены в отряд капитана Осмакова.
В одной из таких групп старшиной утвердили Тимура Фрунзе. Капитан Осмаков разглядел в этом курсанте с несколько женственным лицом бойца с волевым и твердым характером. В его летную группу вошли Микоян, Ярославский, Баранцевич, Котомкин-Сгуров и еще трое курсантов с хорошей, как и у первой пятерки, общеобразовательной подготовкой. К ним основным воздушным наставником до окончания школы был определен инструктор Коршунов — черноволосый худощавый лейтенант с карими, все подмечающими глазами. Еще в первый день знакомства с новыми своими питомцами он предупредил, что задача авиашколы значительно отличается от задачи авиационного училища — все дело в сроках: в школе учебная программа предельно сжата, ограничена временем, а поэтому он, их инструктор, выражает надежду, что курсанты группы проявят исключительную собранность, внимание и личную инициативу в поэтапном изучении материальной части самолетов, а именно: У-2, УТ-2 и И-16. В итоге каждого этапа — приобретение прочных навыков пилотирования на них.
Коршунов еще тогда, в первый день знакомства с группой, удовлетворенно отметил: «Слушают внимательно. Неплохо для начала, так бы до конца учебы».
— Летая со мной, — продолжал на одном из последующих занятий инструктор, — вы не только овладеете взлетом, пилотированием и посадкой, но и научитесь всем основным фигурам высшего пилотажа. Чтобы отлично овладеть всем этим, от вас требуются три вещи: в сочетании с твердыми теоретическими знаниями активное усвоение навыков пилотирования — раз; тренировки, тренировки и тренировки — два; высокая дисциплина на земле и в воздухе — три.
Тимур с первого взгляда проникся симпатией к инструктору. Нравился его четкий голос с волевыми интонациями. Бот и сейчас он прозвучал отчетливо и требовательно:
— Внимание… Наше время истекло. В следующие часы у вас что? Изучение мотора?.. Старшина, после перерыва ведите группу в учебно-летный отдел.
— Слушаюсь!
Перед началом занятий в учебном корпусе шумно. Сюда сходятся курсанты разных групп из всего отряда. Одни уже вошли в классы, другие размеренно вышагивают по коридору с развернутыми учебниками в руках и монотонно бормочут, третьи о чем-то спорят в курилке. После звонка коридоры пустеют, в курилке остается только сизоватый туманец, двери в классы плотно закрываются, и в свои права вступают неумолимые жрецы теоретических дисциплин. Преподаватели не устают напоминать курсантам:
— Как известно, без теории практика слепа… Итак, приступим к теоретическому обоснованию…
Одни очередное обоснование усваивают легко, другие туже, третьим оно вообще без зубрежки не поддается. Однако последние не унывают: успели уже уяснить, что в летной школе главное все же практика, пилотаж, но за такое легкомыслие приходилось и расплачиваться.
На первых же
