двух сосредоточенных врачей. Оба в белых халатах и шапочках, они сидели за столом и неторопливо листали бумаги. Подозрительно долго просматривали записи, тихо переговаривались. А у него на лбу даже испарина выступила. Наконец председатель комиссии сказал:
— Можете попрощаться со своим чудесным золотым зачесом… Пусть входит следующий.
Тимур не сразу осознал значение первой фразы и, смахнув со лба пот, продолжал смотреть на двух чародеев в белом.
— Идите и остригитесь под нулевку, как все принятые в авиашколу! — пояснил слова председателя улыбнувшийся Поляков.
«Принят!» — взорвалось в груди ликование, и Тимур выбежал из кабинета.
2
Качинский авиагородок жил по строгому, давно выверенному распорядку. Курсанты старших возрастов летали в зону, осваивали элементы высшего пилотажа; более молодые под наблюдением инструкторов совершали полеты по кругу, новички хотя и были, как все другие курсанты, обмундированы в летную форму с голубыми петлицами, но занимались по «наземному» расписанию — изучали уставы и наставления, знакомились с авиационной техникой, с историей Качинской авиашколы, ее традициями. Уже после первого политзанятия они знали, что тридцать лет назад вблизи Севастополя, на Куликовом поле, была учреждена первая в России офицерская школа авиаторов, оснащенная всего лишь десятью иностранными аэропланами — четырьмя «Фарманами-IV», тремя «Блерио», двумя «Антуанеттами» и одним «Соммером». А когда появились более совершенные аппараты, например «Ньюпор-IV», возросло число обучающихся, расширился штат преподавателей и инструкторов. Пришлось покинуть Куликово поле: оно стало тесным. Тогда-то в долине реки Качи и нашли обширное летное поле, куда и перебазировалась школа.
Проводивший занятия политрук из политотдела с особой гордостью вспоминал имена тех, кто своим летным мастерством прославил Крымскую авиашколу.
Назывались знаменитые имена русских авиаторов — Михаила Ефимова, Дмитрия Андреади, Бориса Цветкова, автора «мертвой петли» Петра Нестерова, покорителя штопора Константина Арцеулова, пионеров сверхдальних воздушных трасс Чкалова, Байдукова, героев воздушных боев Супруна, Кравченко, Куцевалова…
— И все они или обрели на Каче крылья, или всегда тянулись сюда, как, скажем, Нестеров и Чкалов, и приезжали, чтоб продемонстрировать свое летное искусство.
Политрук внимательно оглядел еще мало знакомые ему мальчишеские лица с удивительно пытливыми, живыми глазами и заключил:
— Хотелось бы, чтоб вы с первых же курсантских шагов усвоили следующее: старая и добрая традиция нашей школы — выпуск только отличных истребителей. Только отличных! Выпущенный в полет качинец — это орленок… орел… ас!
— Каково впечатление? — спросил Владимир, подходя во время перерыва к Тимуру и Степану.
— Сила! — коротко определил Степан.
— А я скажу, ребята, нам здорово повезло, что мы попали именно в Качу, — ответил Тимур. — Какие люди прошли через нее!
— Люди прошли — пройдем и мы! — самоуверенно заявил Владимир. — А я еще должен заметить, что у нас на Каче, как говорят курсанты-старики, по сей день живет и работает какой-то дед — сама история школы.
Подошел Олег Баранцевич:
— Ярославский сел на своего конька…
— Не перебивай, а слушай. Тем более что одному из присутствующих это будет небезразлично. Дед, говорят, в гражданскую войну оставался в тылу беляков и немало насолил им, а потом даже встречался с командующим Южным фронтом.
У Тимура только губы шевельнулись:
— И ты узнал, кто он и где?
— Разве это проблема? Выясним. Хотя погоди!
Вспомнил: он, кажется, на школьной водокачке работает.
— Аэродромный водовоз? — едко хохотнул кто-то сзади.
Оглянулись. Рядом стоял узколицый, с широким лбом курсант. Олег Баранцевич представил его:
— Рекомендую, Котомкин-Сгуров, наш земляк-москвич. Вместе добирались до Качи.
Знакомились, пожимали друг другу руки, а у Тимура не выходило из головы сообщение Владимира о деде, знавшем отца.
Перед ужином, в часы свободного времени, Тимур подошел к небольшому домику водокачки. Двери открыты. Заглянул. Двое курсантов из новичков: один — приземистый, рыжеватый и по фамилии Рыжов, другой — худощавый, с улыбчивыми губами, Крапивин — стояли у тумбочки и выжидательно смотрели, как пожилой, коротко подстриженный мужчина, придерживая на крупном носу очки, что-то писал. Потом он встал — высокий, широкогрудый — и, передавая Рыжову бумажку, сказал густым баском:
— Добро, джигиты. Из вас получатся грамотные летчики — умеете ухаживать за техникой. Передайте записку старшине — это моя вам благодарность. За профилактику насоса.
Они ушли, а мужчина стянул с орлиного носа очки с поломанной и, видно, наспех перевязанной оглобельной, прищурился на дверь:
— Тебе, хлопче, кого?
— Я вот по какому вопросу… Вы случайно не знаете тут одного деда-старожила, тоже в водоснабжении числится? Говорят, он в авиашколе чуть ли не с самого начала работает.
Хозяин водокачки сунул очки в узкую жестяную коробочку, что лежала на тумбочке, и повеселел глазами:
— Дед, что с самого начала, — это я. Э-э… Чего ж ты так зарделся, как розан алый?
«Какой же он дед!» — подосадовал Тимур на свою оплошность. И сбивчиво вымолвил:
— Пожалуйста… Вы уж, пожалуйста, извините меня, введен в заблуждение.
— Пустое, хлопче. Ты, вижу, думал, что тот дед как дед, с бородой, да? Так для какой надобности он тебе потребовался?
Тимур, оправившись от замешательства, овладел собой:
— В сущности, меня интересует один день из времен гражданской войны в Крыму.
«Дед» пощурился на ходики, тикающие у выхода, и предложил:
— До ужина есть еще время. Выйдем на воздух, там и потолкуем. Идет?
Слегка волоча ногу, но неся прямо голову, он побрел по дорожке, убегавшей к морю. Тимур шел рядом.
Наступал тот час, когда сумерки медленно спускались с гор и вкрадчиво наползали на авиагородок; море в это время светилось всеми цветами радуги — от густо-малинового до бледно-розового., Солнце, коснувшись черты горизонта, некоторое время как бы плавало на далекой волне, а потом медленно, совсем незаметно стало погружаться в воду.
— Красиво, — промолвил хозяин школьной водокачки. Он совсем не был похож на старика — высокий, с гордо запрокинутой головой, с молодцеватой осанкой. — Тридцать лет смотрю на сие диво и не перестаю удивляться.
— Очень красиво, — согласился Тимур, загипнотизированный закатом и словами качинского ветерана.
Вскоре солнце скрылось, а зарево над горизонтом продолжало полыхать.
— Тебя, конечно, интересует тот единственный день, когда я встретился с товарищем Фрунзе. Угадал?
Тимур давно приучил себя хладнокровно воспринимать любую неожиданность, но сейчас сердце заколотилось гулко и учащенно.
— Не удивляйся. Не надо мне было гадать, чей ты сын. Тимур — на всю авиашколу один. А мне о тебе уже успели рассказать хлопцы, те, что у меня нынче с насосом возились. А как ты только появился в дверях, Рыжов пробубнил своему напарнику: а вот и сам Тимур легок на помине. Да и от летчиков говорок дошел: на Качу-де сыны Фрунзе и Микояна учиться приехали. Похвально. Похвально, что сыновья больших людей не
