удовольствием вливали в себя расплавленный свинец. Содрогнувшиеся черти жалобно просили их хотя бы отдохнуть, взять передышку в самоистязанье. В итоге ад преобразился: из мерзкой преисподней он вдруг превратился в святое пристанище покаяния и надежды.
…Что-то стало с ними теперь? Возвратились ли они к своей гордыне, мятежному протесту и отчаянию или все еще тоскливо ждут, когда я возвращусь обратно в ад, который мне теперь, увы, уж не дано увидеть просветленным взором?
Ибо отказавшись постичь все происшедшее со мной своим убогим разумением, увидев, что все мои мученья были усмешкой Бога, я признаю, что потерпел с ним в схватке поражение. Мне остается утешенье, что то была насмешка Бога, а не брата Лоренсо. Во искупленье на меня наложена епитимья: я должен признать его спасителем и тем смирить мою гордыню; мой гордый нрав, что не сломила дыба, испепелен его жестоким взглядом.
А все лишь потому, что мне хотелось жить по-божески. Как странно, выходит, «жить по-божески» значит — против Бога. Бог не приемлет слепой веры, ему потребна вера робкая и трепетная, как огонек свечи. Я же разжег без меры пламя моей души, мой дух и тело стали разрывать равно и добрые и злые чувства. Вместо того чтобы предаться размышлению, я весь отдался вере и мое сосредоточенье взрастило сокровенный мощный пламень; что же до моих действий, их я бездумно отдал на волю той всеобщей темной силы, что управляет всем составом жизни.
Но все лишилось смысла в момент, когда я понял, что мои деянья, хорошие или дурные, которые я списывал на счет высшего разума (наивная иллюзия еретика!), в строгом порядке записывались на мой личный счет. Господь мне предъявил бухгалтерский баланс, в котором он нашел перерасход грехов и вывел отрицательное сальдо. В моем активе оставалась только вера, и то ошибочная, однако Бог решил принять ее в знак состоятельности счета.
Я понял, что мой путь предопределен, но еще не знаю, чем обернется новая попытка. Бог столько раз испытывал меня в сомненье и оставлял, не указав пути; и вот опять в смущенье и неведенье я оказался на скрещении множества дорог. Мне снова была возвращена невинность простого смертного, и все мне мнится сном, в котором нет ни истины, ни откровенья.
Понемногу определяются мои телесные пределы. Размытая душа сгущается в мою же личность, а то, что было бесплотной и бессознательной субстанцией, скапливается в плоть, обернутую кожей. Постепенно возникают ощущенья, которые меня соединяют с миром материи.
И вот я в своей келье, простертый на полу. На стене — распятие. Пошевелил ногой, потрогал лоб. Губы дрогнули; я ощутил дыханье жизни и попытался выговорить страшные слова: «Я, Алонсо де Седильо, по доброй воле отрекаюсь…»
И тут, рядом с решеткой, с фонарем в руке, я увидал брата Лоренсо.
ДОГОВОР С ДЬЯВОЛОМ
Хотя я торопился изо всех сил и бежал почти всю дорогу до кинотеатра, к началу фильма я все-таки опоздал. В темном зале мне с трудом удалось отыскать свободное место. Моим соседом оказался представительного вида мужчина.
— Простите, — обратился я к нему, — не могли бы вы в двух словах рассказать, что было в начале?
— Конечно. Даниэль Браун, которого вы видите на экране, заключил договор с дьяволом.
— Спасибо. А на каких условиях, не подскажете?
— С превеликим удовольствием. Дьявол обязуется на семь лет сделать Даниэля Брауна богачом. Разумеется, в обмен на его душу.
— Всего-навсего на семь лет?
— Договор можно будет продлить. Только что Даниэль Браун подписал его собственной кровью.
Полученных сведений было вполне достаточно, чтобы спокойно смотреть фильм дальше Но мне отчего-то захотелось продолжить разговор. Любезный незнакомец производил впечатление человека рассудительного. И пока Даниэль Браун набивал себе карманы золотыми монетами, я спросил:
— Как по-вашему, кто из них больше рискует?
— Дьявол.
— Как же так? — удивился я.
— Душа Даниэля Брауна, уж вы мне поверьте, гроша ломаного не стоила в тот момент, когда он согласился ее продать.
— Стало быть, дьявол…
— Он заключил крайне невыгодную для себя сделку, ведь наш Даниэль, оказывается, очень любит тратить денежки. Вы только посмотрите!
В самом деле, Браун швырял деньги направо и налево. Его крестьянская душа надломилась. Мой сосед неодобрительно заметил:
— Прошвыряешься, седьмой год не за горами.
Я вздрогнул от неожиданности. Мне Даниэль Браун определенно нравился. Не удержавшись, я спросил:
— Извините, а вам никогда не доводилось жить в бедности?
Мой сосед, чей профиль смутно угадывался в темноте, едва заметно усмехнулся. Потом отвел взгляд от экрана, где Даниэль Браун уже начал мучиться угрызениями совести, и произнес, не глядя на меня:
— Видите ли, я не знаю, что такое бедность.
— В таком случае…
— Зато я очень хорошо знаю, чего можно достичь за семь лет безбедной жизни.
Я напряг воображение, пытаясь представить себе, что это были бы за годы, и передо мной возникла радостная Паулина в новом платье, окруженная красивыми вещами. Этот образ навел меня на новые мысли.
— Вы сказали, что душа Даниэля Брауна не стоила ни гроша. Почему же тогда дьявол дал ему столько денег?
— Душа этого бедолаги еще может стать богаче, ведь страдания возвышают ее, — философски изрек мой сосед, прибавив не без ехидства: — А значит, дьявол потратил свое время не напрасно.
— А что, если Даниэль раскается?
Мой собеседник, похоже, остался недоволен тем, что я проявил сострадание. Он хотел что-то сказать, но издал лишь короткий гортанный звук. Я стоял на своем:
— Ведь Даниэль Браун может раскаяться, и тогда…
— Это будет не первый случай, когда у дьявола срывается подобная сделка. Кое-кому удавалось ускользнуть от него, несмотря на договор.
— По правде говоря, это не слишком-то честно, — выпалил я неожиданно для самого себя.
— Как вы сказали?
— Если дьявол соблюдает условия договора, человек тем более должен их соблюдать, — объяснил я.
— Например? — Мой сосед с любопытством взглянул на меня.
— Возьмите того же Даниэля Брауна. Он души не чает в своей жене. Посмотрите, какой дом он ей купил. Во имя любви продал он свою душу и должен держать слово.
Моего нового знакомца немало озадачили такие доводы.
— Прошу прощения, — сказал он, — но еще минуту назад вы были на стороне Даниэля.
— Я и сейчас на его стороне. Но слово нужно держать.
— А вы бы сдержали?
Я задумался. Между тем на экране возникла унылая фигура Даниэля Брауна. Богатство так и не вытравило в нем память о простой крестьянской жизни. Что толку в огромном роскошном доме, если от него веет печалью? Да и жене Даниэля
