и подвала смотреть избегала, но там Ксюши точно не будет, к тому же двери заперты.
Она стояла на лестнице. Стояла и смотрела; терпеливо ждала, когда я обращу на нее внимание. Не Ксюша, нет. Другая девочка в длинном светлом платье. Убедившись, что я смотрю на нее, она развернулась плавно и изящно, как маленькая балерина, и пошла наверх.
«Ксюша!»
Я рванула вслед за призрачной девочкой. Бежала так быстро, как только могла, но, когда оказалась на втором этаже, увидела, что никого в коридоре нет. Призрак исчез, растаял, как и полагается призракам.
Дверь в детскую была приоткрыта. Я не могла припомнить, была ли она прежде закрыта или нет. Дочка спала на спине, раскинув руки и ноги, как морская звезда. Одеяло неопрятной кучей валялось на полу. Краем сознания я отметила, что куча эта слишком велика, но тело действовало быстрее мысли. Желая закутать дочку, я взялась за одеяло и подняла его…
Не должна была пугать Ксюшу, ребенок спал, это недопустимо, но что я могла поделать? Есть вещи кошмарные, невыносимые, и единственное, что ты можешь, – это кричать, плакать, исторгая из себя ужас.
На полу передо мною сидел мальчик. Маленький, примерно лет трех или около того, очень бледный, отчего темные глаза его казались еще темнее, еще больше. Черные брючки, белая рубашка с кружевным жабо, черные башмачки – сидел он, съежившись в комок, прижав колени к груди, обхватив себя. Стоило мне убрать одеяло, мальчик резким, ломаным движением вскинул голову и открыл рот, точно собираясь завопить.
Одеяло выпало из моих рук, я попятилась, пытаясь обуздать, побороть свой ужас.
– Мамочка! – Ксюша подскочила в кровати. – Ты чего кричишь? Ты меня напугала!
Она сонно терла глаза, а я приказывала себя заткнуться, обратить все в шутку, дышать ровнее… Но вместо этого пролепетала, ненавидя себя за эту сцену, за то, что пугаю ребенка:
– Я видела мальчика. Он был здесь. – Я посмотрела на одеяло. Теперь это вправду было просто лежащее на полу одеяло, плоское, никакого бугра под ним. – А до этого была девочка.
Дочка внимательно смотрела на меня.
– Это правда, мамочка? Ты видела?
Я молча прикрыла глаза, что должно было означать «да». Сил говорить не было. В горле пересохло, и мне казалось, что я грохнусь в обморок. Живот стал каменным, тяжелым, и я присела на край кровати.
Ксюша погладила меня по руке, села ближе, обняла.
За окном раздался перестук капель – сначала негромкий, как горошины по полу, потом все громче. Небо больше не могло удерживать потоки воды, и они низверглись, пригибая к земле цветы, деревья, травы. Мне тоже хотелось плакать, но я не могла позволить себе слез: говорят, что вид плачущей матери крайне губителен для маленького ребенка. Мама плачет – мир рушится.
Мой мир разваливался на глазах, пусть хотя бы Ксюшин будет целым.
Некоторое время мы сидели, обнявшись, и дочь гладила меня по спине.
– Все будет хорошо, – проговорила она серьезно, как взрослая.
– Папа привезет роллы и пирожные, которые ты любишь.
– Круто!
«О да, – подумала я, – настоящий праздник. Если еще вчера было куда отступать, имелся запасной аэродром, то теперь все. Наша квартира продана».
Мне показалось, что я услышала щелчок, с которым захлопнулась дверь моей тюрьмы.
Глава десятая
Говорят, замах страшнее удара. В последнее время я жила, вжимая голову в плечи в ожидании очередной оплеухи. Но когда удар под дых был нанесен, все эти ожидания меня к нему не подготовили, не сделали его менее ощутимым.
После того утра, когда я увидела сразу двух призраков детей, прошло два относительно спокойных дня. По крайней мере, никто больше не являлся, не пугал меня внезапным появлением.
Как-то, проснувшись ночью, я захотела пить. Взяла с тумбочки стакан, сделала глоток, а потом вытащила из ушей беруши (без них уже и спать не ложилась). Не знаю, зачем. Может, потому что всегда лучше знать, чем не знать? Я снова услышала возню в коридоре, а потом тихие голоса на заколоченной лестнице.
Не пытаясь убедить себя, что ничего нет (что толку, если оно было?), говорила себе: это тени, отзвуки былого, которые не могут навредить мне, живущей здесь и сейчас. Поэтому пусть делают что хотят: ходят, шепчутся, смеются, плачут, никакого влияния на меня это не окажет, если я сама не позволю.
А я не позволю.
Мне даже удалось уснуть, а когда я засыпала, на узкой тропке между сном и явью передо мной возникло лицо того мальчика, которого я видела в комнате Ксюши. Я поняла, что оно мне знакомо. Мальчик был немного похож на Юру, если точнее, на его детские фотографии, которые показывала мне свекровь. У призрачного ребенка были те же черты, форма губ (уголками вниз), разрез глаз.
О чем говорит это сходство? О том, что ребенок – один из предков Юры. Ничего удивительного. В доме мог обитать призрак кого-то из Балкуновых? Мог. Кровь не вода, Юра может внешне напоминать одного из своих предков.
Повернувшись на другой бок, я заснула окончательно.
Кроме явлений из иного мира, беспокоили меня и вполне современные, текущие проблемы. Отношения с мужем.
Мы всегда были близки, не просто супруги, родители, но и друзья. А в последнее время я ясно ощутила, как мы стали отдаляться. Проявлялось это в незначительных, на первый взгляд, мелочах. На каждый штришок в отдельности и внимания не стоило обращать, но вместе они складывались в весьма невеселую картину.
Я позволяла себе не замечать ничего, но потом случилось кое-что, и крошечные звоночки зазвучали одновременно – громко, тревожно; кусочки мозаики собрались в единую картинку.
Первое. Юра прекратил звонить мне с работы в течение дня. Оправдать это занятостью не получалось: он работал там же, в прежнем ритме. Но если раньше мы перезванивались раза два или три за день, то теперь он не звонил мне вообще, а когда звонила я, неизменно оказывался то не в мэрии, то на совещании, то «с рабочей группой», то на приеме, то сам вел прием граждан.
Второе. Муж перестал говорить со мной. То есть он произносил, конечно, «спасибо», когда вставал из-за стола, здоровался и прощался, хвалил мои блюда, делал комплименты (не вполне искренние, думаю).
Некоторые пары никогда особенно-то не разговаривают, некоторые люди попросту молчаливы, что вовсе не говорит об отсутствии любви и привязанности. Только это не наш случай. Прежде мы постоянно болтали о чем-то, обсуждали все подряд, но теперь это прекратилось. Юра больше не спрашивал моего мнения,
