за рулем и разбился.
— Но он был не один в машине, вы это знаете?
«Вот это, кажется, действительно неожиданность для нее. И сейчас переломный момент. Если скроет растерянность — давить до конца. Если придуриваться не будет — с ней можно работать».
— Вы уверены, что он был не один?
— Абсолютно. Машину запомнил инспектор в Нарве.
— Запомнил обычную «девятку»?
— Запомнил. Потому что ездит на лысой резине, а ваша «девятка» была обута в Гудьер. Вот он и решил остановить и спросить, не помогут ли… Обычные дела.
— Остановил?
— К сожалению, нет. Телефон прорвался, он и рванул в «стакан».
— Да, резина действительно фирменная; кстати, где она? Это большой дефицит.
— Справьтесь в ГАИ, это не мой вопрос.
«Что-то дрогнуло около губ. Какой-то тончайший нерв. Именно на последнюю фразу. Интересно».
— Вы теперь секретарем в кооперативе?
— Да.
— За семьдесят рэ?
— За семьдесят.
— Вы забыли получить зарплату. А кто вас устроил в этот кооператив?
— Никто. Раньше там работала мама. Я заняла ее место.
— А маму кто устроил?
— Знакомый.
— Кто именно?
— Не знаю.
— У вас хорошие отношения с матерью?
— Очень.
— Она знала, что ты валютная путана?
«Это был, как говорят на Западе, «хороший вопрос». Опрокидывающий. Но ее опрокинуть было нелегко».
— Знала.
— С Алексеем ты познакомилась в «Прибалтийской»?
— В «Европейской».
— Как?
— Шведский стол.
— Понятно. Он предложил тебе посреднические услуги?
— Он не был альфонсом. Он меня полюбил.
— Его можно понять.
«Незатейливый комплимент не прошел. Ни улыбки, ни потупленных глазок».
— Чем он промышлял?
«Опять странная реакция. Маленький нерв дрогнул. Но ощущение, что не на суть вопроса, а на что-то другое. На что?»
— Валютой.
— Ты знаешь английскую песенку про фермера и теленка?
— Конечно. Начальный курс обучения… On a vagon bought for market… Эта? Девятая песня, по методу Китайгородской.
— Совершенно верно. Сын учит. И вот привязалось:
Как смеются ветры,
Смеются во всю силу,
Смеются и смеются весь день
И половину летней ночи.
Слушай, ты такая красивая, умная, образованная. На х… тебе понадобилась эта помойка? Неужели стоящего мужика на тебя не нашлось: артиста, писателя?
— Почему? Находились.
— Ну и как?
— А это после траха. Доверительные рассказы. Ты ведь решил со мной трахнуться? Вопросительный?
«Здорово опрокинула. Как песочные часы».
— Ты с соплеменниками спала? Я имею в виду профессионально.
— Профессионально — да, отсюда и школа, но бесплатно, по любви, так сказать.
— На заре туманной юности?
— Совсем на заре.
«Странно встретились эти мужики. Похоже, — не виделись сто лет, и все же что-то не то. И Танюшку мою этот длинный знает. Знает, знает…»
— Вон тот, что сел в углу, кто это?
— Понятия не имею.
* * *
«Господи! Как же я ненавижу этот город!»
Черные железные двери разъехались, освободив проход в вагон.
«Как в крематории. Надо же такое придумать».
Ирина вышла на «Черной речке». На высоком этаже ждет пустота странной квартиры. Низкие потолки, из окон — фабричные дали, уныние новостроек. Но из зеркала девятнадцатого века смотрит неподвижное лицо. Чье-то, она не знает чье, потому что неинтересно разглядывать эту женщину. Она все о ней знает. Чай пьет на столике восемнадцатого века под елизаветинской люстрой. На стене портрет курчавого генерала двенадцатого года. Предок Муры. С Мурой, любимой, умной Мурой поменялись на неделю квартирами.
Фотография Орика в морской форме. Орика больше нет, но Мура сумела загнать уныние и тоску вдовства так далеко внутрь себя, что, глядя на ее свежее, бледно-розовое лицо маркизы, никто никогда не догадается о печали бессонных ночей. Мура может все. Она всю жизнь могла выдюжить все и привыкла к этому.
Вдруг передумала нажимать кнопки кода. Успеется. Впереди длинный вечер. Ведь здесь рядом место дуэли. Комендантский аэродром. Когда-то Кольчец привел сюда, почему-то с ними был пес — милый, веселый эрдель. Чей пес, не вспомнить. А вот как Кольчец в своей неизменной летчицкой курточке, в черном берете стоял у пилона и на берет вдруг неизвестно откуда, с неба, упала капля белого птичьего помета — помнит.
Остатки парка были замкнуты уродливыми промышленными строениями, рельсами железной дороги. По расчищенной аккуратно дорожке, снег здесь был чистым, не то что серое месиво на людных улицах, она подошла к пилону.
— Сколько раз вы ездили в Хельсинки?
— Раз пять.
— Ты знала, что у Алексея это с собой?
— Сначала не знала, а потом узнала.
— А как узнала?
— Алексей очень любил меня…
— Это я уже слышал.
— Я говорю по делу.
— Извини.
— Однажды ночью в гостинице он поссорился со мной и ушел один. Вернулся в три часа ночи. Мне показалось странным, он никогда раньше не был груб со мной и предлог для ссоры был смехотворным. Я предлагала идти гулять на набережную, а он хотел сразу в паб. Я сказала: погуляем и пойдем в паб. А он: что ты мне выламываешь руки! Я увидела другого человека, очень злобного и жестокого, а вернулся прежний. Потом я поняла, что ему нужно было идти одному, без меня. И еще… я поняла, что у него ломка.
— Откуда ты узнала про ломку?
— Моя подруга тащилась.
«Чьи это голоса? Неужели опять это наваждение, как утром на Невском? Я, кажется, действительно схожу с ума».
Ирина оглянулась. За голыми тополями, по дорожке-лучу прохаживались двое. Женщина лет двадцати пяти в умопомрачительной дубленке «лаке» и мужчина стандартного вида: ондатровая шапка, финское пальто-реглан.
Она слышала их разговор. Слышала, несмотря на расстояние, разделяющее их, несмотря на шум электрички, подъехавшей к платформе «Новая деревня», несмотря на машины, проезжающие совсем неподалеку. И более того: шум электрички, влажное шипение слякоти под колесами машин возникли только сейчас. Двое приближались к ней. Она пошла им навстречу: старая, никому не нужная тетка в когда-то шикарной шубе из очень щипанного бобра.
Женщина была хороша жесткой порочной красотой. Порок был не только в чувственной гримасе губ, в преждевременной резкости носогубных складок, — он был изначальным. Ничего не значащее слово определяло суть. Изначальный, то есть заложенный природой в один из генов.
— Даю тебе честное благородное слово, — услышала Ирина теперь уже вьяве.
«Какое честное благородное слово может быть у человека с таким рыбьим глазом?»
— Но я действительно не знаю, с кем он ехал последний раз.
— С человеком, с которым ты спишь, угадал?
— Нет. Не угадал.
— Ты уверена? Разве ты можешь быть уверена, что не спишь с кем-нибудь?
— Я уверена, что это был не тот, с кем я сплю. С другими я трахаюсь.
— А почему ты так
