чего же она была огромная! Он об этом как-то подзабыл за то время, что видел ее только лежащей. Вернулась она всего через четверть часа, почти не уставшая и очень оживленная.
— Салон был закрыт. Но я говорила с обеими сестричками и такое узнала… Представляешь, они там все переделывают заново. Через три недели закончат. И знаешь, как они назовут это новое заведение?
— Не знаю.
— «Красота от Кристали»! Перетасовали свои имена.
— «Красота от Кристали»… — усмехнулся Путифар. — По-прежнему развлекаются игрой слов, ехидины…
— Церемония открытия состоится в последнюю субботу сентября, — продолжала мадам Путифар. — В садике позади салона. И знаешь что? Я получила приглашение! Вот, смотри!
Пригласительный билет был овальный, с серебряной каемкой. От него явственно пахло розами. Образчик хорошего вкуса сестер Гийо! Мадам Путифар прихватила еще и буклет:
КРАСОТА от КРИСТАЛИ
Эпиляция. Процедуры для лица. Маникюр. Солярий. Чистка кожи.
В приятной, уютной обстановке Кристель, Натали и их сотрудники окружат вас заботой и сделают еще более обольстительной.
— Что ты на это скажешь, Робер?
— Скажу, что ты молодец, мама.
Теперь настало время думать. Надлежало изобрести изощренную месть, а сделать это не так-то просто. Три дня у Робера ушло на размышления, завершившиеся чуть заметной многообещающей улыбкой.
— Знаешь, мама, я, пожалуй, тоже приглашу себя на эту церемонию. Приглашу на свой особый манер…
На следующий день и через день он раз десять бегал на улицу и куда-то звонил из телефона-автомата. Мадам Путифар была несколько уязвлена.
— Робер! Кому это ты названиваешь? Я думала, мы действуем вместе. Ты что-то от меня скрываешь?
— Прости, мама, но это сюрприз! — отвечал он.
Потом пошел в хозяйственный магазин и принес оттуда рабочий комбинезон, садовые перчатки, резиновые сапоги, а также десяток респираторов, предохраняющих от пыли и запахов. Во всем этом снаряжении каждую ночь в 11 часов он куда-то уходил, и так целую неделю. Возвращался рано утром, потный, провонявший, по уши в грязи, но сияющий. Сбрасывал все на пороге ванной и, насвистывая, принимал душ. Мадам Путифар брезгливо, двумя пальцами переносила загвазданную одежду в стиральную машину.
— Но все-таки, Робер… Что ты такое делал? Канализацию чинил? Чистил конюшни?
Наконец в одно воскресное утро, а именно 12-го числа того же месяца, он достал из шкафа старую дорожную сумку, лежавшую без употребления с незапамятных времен, уложил в нее туалетные принадлежности, кое-какую одежду и поцеловал мать.
— Мама, я уезжаю на две недели, ты, главное, не беспокойся.
— На две недели! А куда?
— Довольно далеко. Мне надо научиться кое-что делать… Нечто вроде стажировки, можно сказать…
— Стажировка? И для этого надо куда-то ехать?
— Лучше, чтобы здесь не знали, чему я там буду обучаться.
— А-а… Но ты же пропустишь церемонию открытия… Она назначена на 25-е…
— Я вернусь как раз к самой церемонии.
— А я, значит, остаюсь одна…
В утешение он ласково приобнял ее и повел на кухню.
— Вот смотри, мама…
Он отдернул занавеску.
— Смотри: отсюда хорошо виден сад позади салона сестриц Гийо. В день открытия, мама, ты в этот сад не ходи. Ни-ни. Очень не рекомендую — надеюсь, ты меня поняла. Оставайся здесь, в кухне, устройся поудобнее вот в своем кресле, я для того сюда его и принес. Теперь твой черед наблюдать за представлением в бинокль, как я наблюдал за Бураном. И, клянусь тебе, там будет на что посмотреть. Только для этого я должен съездить… э… на учебу. Ну вот, не обижаешься больше?
— Все-то у тебя тайны, Робер…
— Я не могу сказать тебе ничего больше, мама. Хочу, очень хочу, но не могу, это испортит весь эффект, честное слово…
— Ладно, ступай… Звонить-то будешь?
Она поправила сыну воротничок и подставила лоб для поцелуя.
— Каждый вечер буду звонить. Ну, пока, мама.
— Ступай, сынок. Взялся, так делай.
Шагая к вокзалу, он впервые осознал, что ни разу не разлучался с матерью (не считая, разумеется, той ужасной ночи в июне 1978 года) вот уже двадцать семь лет, то есть со смерти Путифара-отца. Он не выдержал и заплакал, и попадавшиеся навстречу ребятишки с удивлением оглядывались на огромного лысого дядьку весом в сто тридцать три кило, с дорожной сумкой, который куда-то шел широким шагом, обливаясь слезами.
Путифар сдержал слово и неукоснительно звонил каждый вечер в 19.00. Поскольку мать не знала, чем он занимается, а он не хотел говорить, беседы шли по замкнутому кругу.
— Ну как, продвигаешься? — спрашивала она.
— Медленно, — отвечал Робер. — Медленно. Способностей маловато, и потом, понимаешь, дело для меня совсем новое…
— А коллеги у тебя ничего, симпатичные?
— Совсем молодые, мама. Вдвое моложе меня.
— Но это хоть не опасно?
— Если соблюдать осторожность…
— Работа грязная?
— У меня есть спецодежда, мама…
Бедная старушка по полночи терялась в догадках. А когда в конце концов
