Книга Бенди и чернильная машина. Кошмары оживают - Адрианна Кресс

Я вернулся домой достаточно рано и смог присоединиться к маме и дедушке за ужином.

– Приятно видеть тебя, Бадди, – сказала мама, крепко прижав меня к себе. Она поставила передо мной тарелку.

– Спасибо. Как там дела с мистером Шварцем? – я постарался не морщиться, пока мама ерошила мою шевелюру.

– О, да всё хорошо. Как студия?

Я сомневался, что с мистером Шварцем всё было «хорошо». Но с другой стороны – со студией у меня тоже не ладилось. В итоге мы с мамой сказали, что всё хорошо. Это вошло у нас в привычку. Когда жизнь не кажется сахаром, а дни становятся длинными и тяжёлыми, тебе не очень-то хочется это обсуждать. Так что ты просто говоришь, что всё в порядке. И живёшь дальше.

Мы ужинали в полной тишине. Никто ни проронил больше ни слова – в том числе и мой дедушка. Он просто сидел и беззвучно запихивал еду в рот.

Мда, весело.

Я поел настолько быстро, насколько мог. Потом скрылся у себя в комнате. Мне хотелось занять её до дедушки. Я сел на пол и положил рядом с собой украденные бумагу и чернила. Затем взял один листок и положил его на подоконник. Этот подоконник не был таким же широким, как стол. Однако его поверхность оказалась достаточно твёрдой. Я использовал его для рисования ещё с тех пор, когда был ребёнком. Мне повезло: окна располагались довольно низко, а сам я – обладатель довольно длинного тела.

Время рисовать.

Наконец-то.

Дот, ты прекрасно знаешь, каково это – пялиться в пустой лист. Я уверен, писатели испытывают то же самое. Поначалу тебя пробирает приятное волнение. Но проходят секунды, а после минуты, и это чувство начинает трансформироваться в нечто неприятное. Тревога нарастает: складывается такое ощущение, будто бумага смеётся над тобой.

Так бывает не всегда. Только вот, кажется, подобное случается как раз именно тогда, когда тебе нужно что-то нарисовать. Ты испытываешь давление.

И при этом никакой радости.

Я размял шею и откинул волосы со лба. Чёлка осталась торчать вертикально, поскольку пропиталась потом. Я снял рубашку и остался сидеть в майке. Стало прохладнее. Немного. Чуточку.

Просто начни рисовать. Нарисуй что угодно.

Ковбой Бенди.

Мысль тут же пришла мне в голову. Это была идея Дот. Что ж, ей же наверняка понадобятся иллюстрации. И мне нравились ковбои.

Я улыбнулся сам себе и начал рисовать. Это был первый раз, когда я попытался изобразить Бенди. Удивительно, но рисовать его оказалось труднее, вопреки моим ожиданиям. Персонаж казался довольно простым. Круглая голова, два глаза, рот. Даже с носом не стоило заморачиваться ввиду его отсутствия. С носами иногда приходилось повозиться.

Но почему-то Бенди у меня получался не особо похожим на себя.

Я остановился и попробовал другой подход. Я начал рисовать лошадь, на которой, по моей задумке, Бенди должен был скакать.

И это тоже непростая задача. Каким-то образом тело животного получалось коренастым и толстым – как у осла или разжиревшей собаки. И ещё ноги у лошади получились слишком широкими. И голова. Я даже боялся представить, как подобная голова будет смотреться на настоящей лошади.

Я предпринял ещё одну попытку. На этот раз пропорции получились немного лучше. Я перестал рисовать и взглянул на лист: три несуразных Бенди и две лошади.

Получилось не так уж плохо. Но в то же время… не так уж хорошо.

А затем всё исчезло.

Лист выскользнул у меня из-под рук. Я резко обернулся вокруг своей оси, чтобы увидеть дедушку. Тот стоял позади. Я понятия не имел, что он там делал – но почему-то ничего не сказал. Я просто уставился на старика и заметил: даже в такой жаркий день он был облачён в неизменную рубашку с длинными рукавами. Они заканчивались манжетами, туго застёгнутыми на запястьях. Другими атрибутами внешнего вида стали слаксы с подтяжками, носки и туфли. Я не понимал, как мужчина не плавится от жары.

Дедушка внимательно разглядывал лист бумаги.

Он поднял взгляд на меня, а затем ткнул в мою сторону пальцем.

– Ты? – спросил он.

– Это для моей работы, – сказал я. Интересно, понимал ли он уже слова вроде «работа»? Он вообще хоть что-нибудь понимал – даже если на своём языке говорил? Я начинал полагать, что, может быть, люди в Польше считали его странным – как и я.

– Ехать? – спросил он и указал на бумагу.

– Да, – кивнул я.

Он улыбнулся.

– Ковбой.

В тот момент я не подумал: на самом деле было здорово, что мой дедушка знает о значении слова «ковбой». Я даже не додумался спросить у него, откуда он знает это. Мне было слишком жарко и чересчур неловко. Я вздохнул. Да, дедушка, ковбой. Можно я заберу обратно свою бумагу? Пожалуйста?

Он положил лист на комод рядом со мной и наклонился ниже, всматриваясь в изображение. Дедушка пошевелил пальцами, делая хватательное движение, но при этом не глядя на меня. Я не понимал его действий. И у меня не было времени, чтобы в этом разбираться.

– Дай, дай, – сказал он, двигая пальцами.

Наконец я сообразил: дедушке нужна была ручка. Он хотел рисовать. Для меня это были не игрушки. Однако старик вёл себя так, словно я был маленьким ребёнком, который занимался рисованием забавы ради. Мне это не по душе. Но дедушку вряд ли удастся остановить. Я просто чувствовал, что так просто он меня в покое не оставит.

Я протянул дедушке ручку.

Он улыбнулся.

– Дай. – Дедушка приподнял брови и взглянул на меня. Потом посмотрел вниз.

Я снова вздохнул и протянул ему чистый лист бумаги.

– А! – отозвался старик и начал рисовать. Тем временем я стоял, прислонившись спиной к стене.

Всё это выглядело нелепо. Я посмотрел в пыльное окно. На другой стороне улицы Миссис Билски вывешивала на верёвку постиранное бельё. Её кот пытался играть со свисающими краями простынёй. Коты мне никогда не нравились.