Книга Бенди и чернильная машина. Кошмары оживают - Адрианна Кресс

«Мечты становятся реальностью, Бадди», – вот что он сказал. Мистер Дрю не был каким-то там обманщиком. Только вот проблема в другом: хоть мечты и становились реальностью, однако то же самое происходило и со страхами. Я долгое время всего этого не понимал, честно говоря. Мечты становятся реальностью? Для кого? Для богачей, ясное дело. А что касается моей семьи? Мечты для нас являлись всего лишь короткими передышками в ежедневной работе до седьмого пота.

Хотелось бы мне по-настоящему запечатлеть, как выглядел Нижний Ист-Сайд[1] летом 1946 года. Было бы здорово изобразить его на картине: тротуары, плавно перетекающие в автомобильную дорогу и заканчивающиеся канализационными решётками; клубы пара, что поднимаются в суровое бледное небо; большие жирные сочные капли пота, стекающие по лбам прохожих. Кажется, само слово «пекло» будто бы витает в воздухе.

Но я не должен рисовать. Нужно рассказывать.

Я пытаюсь вспомнить всё, чему научился у тебя, Дот. Ты поведала мне, как написать хорошую историю. Мне нужно лишь припомнить, что именно ты говорила об использовании всех пяти органов чувств. А не только зрения.

Писать – не то же самое, что рисовать.

Пять органов чувств… Что там за остальные четыре?

Точно.

Слух: смех детей, их весёлые крики, вопли взрослых, звон бьющегося стекла и затем звук кулаков, молотящих по плоти. Когда становилось слишком жарко, случались драки. Делать нечего, пойти некуда, мозг занять не удаётся – в результате он превращается в розовое вязкое пюре внутри твоей черепушки и плещется там, в любой момент норовя вылиться из ушей.

Осязание: кожа всегда скользкая от пота; всё под пальцами кажется мокрым, потому что ты весь покрыт испариной. Возможности оставаться сухим попросту не существовало.

Обоняние: воздух всегда был спёртым и неподвижным, неспособным подняться выше стен многоквартирных высоток. В большинстве случаев он источал запах мочи. От этого тебя подташнивало. Порой ты блевал… А! Это ещё один запах: вонь рвоты.

Вкус:

Вкус…

Прошу прощения, сейчас не могу вспомнить вкус. Это слишком сложно. Я чувствую только горечь во рту. Лишь этот долгоиграющий привкус чернил.

В общем, ты понимаешь: было жарко. И осознавать это – важно, потому что я готов был пойти на что угодно, лишь бы сбежать подальше от такой жарищи и этого района. Я бегал по швейным мастерским уже в течение нескольких лет. С тех самых пор, как умер отец. Мама стала портнихой, а я бросил школу. Вместо своего кузена Ленни я стал доставлять готовые костюмы и пиджаки мистеру Шварцу – нашему начальнику. А потом снова тащил маме детали костюмов, чтобы она в очередной раз проделала ту же самую работу с самого начала. Нам требовались деньги. Лишь заработав их, я мог вызвать у мамы улыбку. Я скучаю по её улыбке. Нежной. Спокойной. Тёплой. По той улыбке, что озаряет лицо и отражается в глазах.

Мамина улыбка совсем не была похожа на его улыбку. Абсолютно не похожа.

Ближе к сути: мне платили. Это было главным.

Тем не менее мне уже почти стукнуло семнадцать лет – в то время как большинству остальных мальчишек едва ли исполнилось двенадцать. Я чувствовал себя глупо, выполняя ту же самую работу наравне с ними. Именно поэтому, когда мистер Шварц предложил мне стать его мальчиком на побегушках и пояснил, что я, таким образом, смогу выбираться за пределы нашего микрорайона и перемещаться по всему городу, я без раздумий согласился. В других частях города росла зелень. Деревья и всякое такое. И ещё там встречались ухоженные кварталы, от которых не воняло мочой. Когда я доставлял готовый костюм в Верхний Ист-Сайд, то мог позволить себе прогуляться в парке и окунуть ноги в пруд. По водной глади люди катались на лодках.

Более того, я мог наблюдать за художниками, которые рисовали вдоль аллей картины для туристов. Появилась возможность вблизи разглядывать карикатуры.

И с этим начали возникать проблемы.

Во-первых, очевидно: художники – народ темпераментный.

– Эй, малец, ты что тут делаешь?

– Просто смотрю, сэр.

Наверное, в тот раз я ближе обычного подобрался к холсту.

– Проваливай отсюда со своим «просто смотрю»!

Это напоминало художественную школу. Только вот, готов поспорить, учителя в ней не гонят тебя прочь и не говорят, что ты отпугиваешь покупателей, когда склоняешься над холстом.

Однако это было не столь важно. Видишь ли, я кое-чего не упомянул. Ведь ты, полагаю, сама прекрасно знаешь, что я художник. Точнее, художником я считаюсь сейчас. Тогда же я им не был, но очень хотел стать. Не знаю почему; может быть, это как-то связано с моим дедушкой, которого я никогда не встречал и который жил в Польше. Я всегда думал, что он, должно быть, любил искусство. В конце концов, единственное, что дедушка спас и отправил вместе с мамой с «исторической родины», как она говорила, были эти чёртовы картины. Люди всегда очень удивлялись, увидев огромные полотна, написанные маслом, в нашей небольшой съёмной квартирке. Мама могла бы продать их за большие деньги. Но не продала. И на меня это произвело неизгладимое впечатление. Я начал делать зарисовки по ночам, просыпать и опаздывать в школу. Затем меня начали часто отправлять в кабинет директора за «каракули», которые я рисовал днём во время занятий. И, боже мой, как же я любил комиксы! Я бегал по району и собирал выброшенные газеты в надежде прочесть свежие выпуски про моряка Попайя или Дика Трейси. Даже сам начал рисовать комиксы, сочиняя приключения с Олив Ойл, Прюнфейсом или Спаркл Пленти. В скором времени моё воображение стало придумывать своих собственных персонажей. Они не казались забавными. Я их никому не показывал. А потом я обнаружил художников в Центральном парке. Скажем так, меня это несколько отвлекло.