я намерен заботиться только о себе. А эти люди − они голосуют за кого хотят, получают то, за что голосовали, и, клянусь богом, ничего лучшего не заслуживают! Их хлещут теми бичами, которые они сами себе выбирают, и, будь моя воля, я бы живого места на них не оставил. Ведь нынешняя Система для них − это безрадостный рабский труд, полуголодное существование, отрепья и преждевременная смерть. Но они голосуют за нее, они ее поддерживают. Так пусть они получат то, за что голосуют, пусть гнут» спину, как рабы, пусть голодают!
Человек со шрамом на лице умолк, и Баррингтон не сразу ответил ему.
− Наверное, ваши чувства можно понять, − задумчиво произнес наконец Баррингтон, − но мне кажется, вы многое упускаете из виду. Ведь им с детства внушали священники и родители, чтобы они относились к себе и ко всему рабочему люду с презрением, как к животным, и к богатым − с благоговением, как к существам высшего порядка. Мысль о том, что они сами люди, равные во всех отношениях представителям высших классов, что отличает их от людей так называемых высших кругов только недостаток образования, культуры и средств на получение этих благ, к подобной мысли их с детства учили относиться как к вредной ереси, и вы знаете об этом не хуже меня.
Псевдохристианские священники, которые, издеваясь в глубине души над ними, твердили им, что бог − их отец и все люди братья, сумели убедить большинство этих «братьев», что их долг смириться с собственным вырождением и почтительно слушаться хозяев. Ваше возмущение должно быть обращено против тех, кто обманывает, а не против обманутых.
Человек снова рассмеялся.
− Ну что ж, попробуйте, − сказал он, направляясь к трибуне, куда его позвали его коллеги. − Попробуйте внушить им, что бог создал мир и все его изобилие для блага всех своих детей. Попробуйте объяснить им, что они бедны телом и духом, что живут они в невыносимых условиях не потому, что они от природы люди второго сорта, а потому, что у них украли их наследство. Пойдите и научите их, как отобрать это наследство для себя и для своих детей, − и увидите, как они отблагодарят вас.
Добрый час после этого разговора Баррингтон бродил по улицам в полном унынии. Беседа с ренегатом подорвала его мужество. У него еще оставалось сколько-то листовок, но ему вдруг стало противно их раздавать, и он прекратил это занятие. Его энтузиазм испарился. Словно проснувшись, он увидел окружающих его людей в совершенно ином свете. Впервые он по-настоящему ощутил враждебность многих из тех, кому вручал листовки, − некоторые грубо отказывались брать их, даже не давая себе труда в них заглянуть, другие, взяв листовку и взглянув на текст, комкали и демонстративно швыряли ее на землю. Были и такие, кто, узнав в нем социалиста, сердито и презрительно отворачивались от него, да еще с ругательствами и оскорблениями.
Неожиданно его внимание привлекла толпа человек в тридцать-сорок, собравшаяся около газового фонаря на обочине дороги. Оттуда доносились озлобленные голоса. Баррингтон благодаря высокому росту смог заглянуть поверх голов и увидел в центре этой толпы Оуэна. Свет фонаря падал прямо на его бледное лицо. Оуэн молча стоял в кольце разъяренных, дико орущих людей, лица которых выражали ненависть; они выкрикивали дурацкие обвинения и клевету, которые вычитали в газетах тори и либералов: «Социалисты хотят покончить с религией и моралью! Они добиваются торжества свободной любви и атеизма! Они выкрадут все деньги, которые рабочие скопили в сберегательных кассах и обществах, и разделят между пьяными бродягами, которые слишком ленивы, чтобы работать! Они хотят покончить с королем и королевской семьей!» − И все в том же духе.
Попытки Оуэна что-то ответить приводили толпу в ярость. Каждому явно не терпелось его ударить. И действительно, как не воспользоваться случаем избить человека, не рискуя при этом получить сдачи! Он здесь один и, судя по всему, боец не серьезный. Толпа требовала расправы над ним и своими криками подзадоривала тех, кто стоял поблизости от Оуэна, и в конце концов, уже на глазах у подошедшего Баррингтона, один из этих героев дал себе волю − поднял тяжелую палку и с силой ударил ею Оуэна по лицу. Вид крови привел остальных в полное исступление, и в то же мгновение все, кто мог дотянуться до Оуэна, принялись с яростью его избивать. На него посыпался град ударов палками, кулаками, и, прежде чем Баррингтон успел прийти ему на помощь, Оуэн уже лежал на земле, а они пинали его ногами.
Баррингтон озверел от бешенства и кинулся пробивать себе в толпе дорогу, расшвыривая направо и налево кулаками и локтями потерявших разум людей. Он пробился к центру как раз вовремя, чтобы перехватить руку мужчины, начавшего драку, вырвать у него трость и одним ударом швырнуть его на землю. Остальные отшатнулись, но тут подоспели новые силы.
Часть вновь прибежавших были либералы, а часть − тори, и, поскольку они не знали, из-за чего возникла драка, они бросились друг на друга. Либералы принялись лупить тех, на ком были цвета тори, и наоборот, и через несколько секунд завязалась общая драка, причем зачинщики ее разбежались, и в суматохе Баррингтону и Оуэну удалось незамеченными выбраться из толпы.
Понедельник был последним днем избирательной кампании − днем голосования, − в этот день появилось столько автомобилей, что пешеходам стало опасно ходить по улицам.
Первое сообщение о результатах выборов должно было появиться на освещенном табло ратуши в одиннадцать часов вечера. Задолго до этого часа на близлежащих улицах собралась огромная толпа. Около десяти часов начался дождь, но толпа не расходилась, она продолжала расти. Без четверти одиннадцать дождь перешел в ливень, но люди не расходились, ожидая результатов − чей герой победил. Пробило одиннадцать, и воцарилось мертвое молчание, все глаза были устремлены на окно, в котором должно было появиться сообщение. Судя по необычайной заинтересованности этих людей, можно было подумать, что, в зависимости от результатов выборов, их ждет какой-то огромный выигрыш или, наоборот, проигрыш, хотя, конечно, большинство собравшихся прекрасно понимали, что, каков бы ни был результат, никаких серьезных перемен не наступит, как и после всех предыдущих выборов.
Их интересовали цифры. Зарегистрировано было десять тысяч избирателей. В четверть двенадцатого табло осветилось, но пока без текста. Затем стали видны фамилии кандидатов: цифр еще не было, однако фамилия д’Округленда стояла первой, и это вызвало восторженный рев его почитателей. Затем строчки с фамилиями убрали, и табло
