придирками.
Как-то вечером я приготовил, как обычно, ужин, и Татьяна отправилась звать Игоря к столу. Я услышал ее какую-то невнятную фразу — ответом которой послужила тишина. Она снова что-то сказала — и вдруг раздался яростный крик Игоря:
— Я сказал — потом!
Через пару мгновений в двери кухни показалась Татьяна, быстро-быстро моргая и покусывая губы. Я со всего размаха швырнул полотенцем о стол и шагнул к ней. Она вцепилась обеими руками в косяк двери, перекрыв мне выход и глядя на меня перепуганными глазами.
— Не смей! — тихо забормотала она непослушными губами. — У него сейчас тот самый противный возраст… Это пройдет… Надо только подождать… Мы должны показать ему пример… Выдержки и доброй воли… Я сейчас отнесу ему ужин…
— Пример? — процедил я сквозь зубы. — Сейчас ему будет пример.
В несколько широких шагов я оказался в комнате Игоря и остановился — сознательно, но с трудом — на расстоянии вытянутой руки от него. Он продолжал пялиться в экран, подергивая головой в такт того, что он называл музыкой — хотя просто не мог не заметить меня. Через несколько мгновений я небрежно похлопал его по плечу. Он повернул ко мне перекошенное лицо — одна бровь заносчиво вскинута, уголки губ пренебрежительно опущены. Я постучал указательным пальцем по уху и сделал резкое движение ладонью в сторону. Сжав губы в тонкую ниточку, он сорвал с головы наушники.
— Что такое? — буркнул он.
— Тебя к столу звали? — спокойно спросил я, сдерживаясь из последних сил.
— Я же сказал, что потом поем, — потянулся он рукой с наушниками к голове.
— Нет. — Я чуть наклонился вперед, внимательно глядя ему в глаза. — Ты будешь есть, когда тебя зовут к столу. Когда все приготовлено. Вместе с нами. Если же нет, то ужинать ты будешь в завтрак.
Я выпрямился и, не произнеся больше ни слова, вышел из его комнаты. На кухне я — также молча — глянул на Татьяну, ткнул пальцем в ее место и сел на свое, берясь за вилку. Через пару минут в двери показался Игорь. Без единого слова он уселся напротив нас и уткнулся носом, глазами и вилкой в свою тарелку.
— Игорь, — начала вдруг Татьяна, и я пнул ее под столом ногой — она ответила мне тем же. — Так больше продолжаться не может. Мы же видим, что с тобой что-то происходит. Может, все же поговорим? Это что-то с Дариной?
Игорь вскочил, глядя на нее с нескрываемой ненавистью.
— Не лезь ко мне! — прошипел он, плюясь слюной, и выскочил из кухни. Через секунду-другую послышался грохот двери в его комнату.
Так, с Татьяной разберемся потом, безапелляционно заявил давно уже не подававший голоса в моей голове ангел-хранитель. Он же выдернул меня из кухни, одним молниеносным движением забросил в комнату Игоря и вежливо, обеими руками, снял с головы того чертовы наушники.
— Ты как с матерью разговариваешь? — А вот голос, судя по дрожащей в нем ярости, был уже моим.
— Пусть не лезет ко мне! — прямо выплюнул он мне в лицо.
— Она — твоя мать, — рявкнул я, — и имеет право спрашивать тебя о чем угодно. А вот тебе никто не давал права хамить той, которая только о том и думает, как тебе помочь.
— Думает? — заорал он. — Помочь? Уже помогла! Пусть теперь радуется — додумалась, наконец, как у меня Дару отобрать!
— Да она же сама тебя бросила! — перестал сдерживаться и я. — Вышвырнула, как носок изношенный, уже не нужный! Где твоя гордость? Ты из-за нее будешь матери нервы трепать?
— А из-за кого она меня бросила? — вскочил Игорь, сжав кулаки, и я вдруг заметил, что он уже почти сравнялся со мной в росте. — Кого всякий раз перекашивает при одном взгляде на Дару? У кого на лице улыбочка фальшивая, а в глазах одна расчетливость, как бы от нее избавиться? Кто постоянно говорит одно, а думает другое, и врет, врет, врет?
Я вдруг понял, что Татьяна наверняка все это слышит.
— А теперь послушай меня, друг любезный, — медленно проговорил я, почти по слогам и наклонившись к самому его лицу. — Нам с матерью обоим Дарина не нравится, и пока она не совершила ничего, чтобы переубедить нас. С друзьями, с близкими не ведут себя так, как она обращается с тобой. И если ты этого не видишь, если тебе нужно на ком-то зло сорвать, заруби себе на носу — мать обижать я тебе не дам. Ты хорошо меня слышишь? Одно слово, один раздраженный взгляд в ее сторону… Я не посмотрю, что ты мне сын — пока я жив, на мою жену никто голос повышать не будет.
— Значит, только тебе любимых защищать можно? — бросил он мне в лицо, раздувая ноздри, и меня передернуло от выбранного им эпитета.
— Защищать нужно тех, кто этого стоит, — процедил я сквозь зубы, и глазом не моргнув при виде его исказившегося лица, и, чуть помолчав для закрепления эффекта, добавил: — Я тебя предупредил.
В тот вечер я впервые заметил у Татьяны седые волосинки. И Игорю крупно повезло, что он то ли слова мои воспринял всерьез, то ли в мысли заглянул внимательно, но больше никаких актов открытой враждебности по отношению к Татьяне не последовало. С ней мне тоже, конечно, поговорить пришлось — внушительно — и после этого в доме у нас установилась атмосфера дипломатических встреч времен холодной войны. Все вежливо раскланиваются, приветливо улыбаются — и насмерть стоят на своем.
Даже верные союзники, вроде нас с Татьяной. Она постоянно вздыхала, что у Игоря переходный возраст, когда он сам не понимает, чего хочет от жизни, и пытается как-то определиться в ней, и наша задача — участливо и тепло поддержать его. Я отвечал ей, что у Игоря не переходный возраст, а переломный момент освобождения от наркотического воздействия Дарины. Татьяна морщилась и говорила, что ей не нравится слово «переломный». Я замечал, что все зависит от того, к чему оно относится. «Вот-вот», — неизменно оставляла за собой последнее слово она.
Но, в целом, жизнь наша начала постепенно входить в некую более-менее приемлемую колею. И мне уже показалось, что в конце этого мрачного тоннеля забрезжил некий проблеск света. Но когда до него было уже как будто рукой подать, туннель этот круто ушел вниз, в еще более беспросветные глубины.
Дарина, по всей видимости, не ожидала, что Игорь окажется не окончательно сломленным, что у него хватит сил и воли не раболепствовать перед ней, униженно выпрашивая хоть какие-то знаки ее внимания.
