не поверил глазам! — подбежал взъерошенный, бледный как мел Василий Лучников, держа в руке измятый лист бумаги с каким-то текстом и карандаш.
— Павел! Измена! Как хорошо, что разыскал тебя. Мы обращаемся к командующему англичан Александеру. Мы, эмигранты первой волны, не подлежим выдаче Советам. Согласно конвенции, политэмигранты имеют юридическую защиту. Англия её подписала. Вот наше обращение! Поставь подпись.
— Погоди. Как ты здесь оказался? — полюбопытствовал Павел. — Ты ведь служил в Цветле.
— Прибыл в Стан с резервным полком. И вот очутился за колючей проволокой! Разве думали мы о таком...
— А где погоны? — заметил Павел щетинку ниток на плече его кителя. — Избавился?
— Так точно. И тебе, дорогой, советую. Выживать надо! Ну, что же ты?
— Обойдётесь и без меня... Все мы здесь — офицеры. Воевали за общее дело. Одни клятвы давали.
Василь встормошил остатки своих мокрых от пота волос, тылом ладони отёр выпуклый глянцевеющий лоб. Обозлился:
— Ты умерь пафос! Какое тут братство? Мы, эмигранты, страдаем по вине подсоветских, которых требует Сталин. Да, для него они — изменники. Ради бога, забирай. Но мы-то — за-щи-ще-ны конвенцией! На нас распространяется международное право.
— У меня одно право: оставаться казаком.
— Подписывать отказываешься?
— Сгинь! И больше не подходи! — леденея от гнева, бросил Павел и обошёл остолбеневшего бывшего приятеля.
По результатам переписи оказалось: в лагере — одна тысяча семьсот офицеров, среди них — донские генералы Пётр Краснов, Семён Краснов, Васильев, Головко, Фетисов, Силкин, кубанский генералитет — Шкуро, Соломахин, Тихоцкий, Есаулов, Тарасенко и другие представители высшего командования Казачьего Стана...
8
Сгущалась над долиной Драу ночь.
Тёмной тревогой полнились души казачьих офицеров.
Павел, ища уединения, ушёл на край лагеря, за бараки. С ближней вышки ударил в глаза луч прожектора, на мгновение ослепив. И тут же погас. Но взгляд успел чётко зафиксировать бетонные столбы и прямые строчки колючей проволоки...
А между тем ничего необычного вокруг будто и не было. После зноя яснел горный воздух, неся с прохладой смутные запахи цветущих кустарников и луговых трав. В сиреневых потёмках долины, совсем рядом, мерцал огнями старинный Шпитталь, скрадывая небо чёрной изломистой каймой остроконечных кровель и башенок. В подгорном лесу в устоявшемся безмолвии обрывались чуткие трели птиц, а грохот торопливых поездов слышался отдалённей и дольше. Мрачные откосы гор подступали к лагерю с обеих сторон, точно угластые паруса стыли в неподвижности. И все эти голые скалы — близкие и несокрушимые — как манили сейчас спасительной волей!
Павел затравленно ходил вдоль тройной ограды, тревожа охранников и заставляя их освещать прилегающую зону. Немцы строили лагерь для врагов, а угодили — казачьи офицеры, те, кто воевал под знамёнами вермахта. Смутными призраками, коря себя за доверчивость, бродили они в одиночку и группами. Клубком путались всевозможные версии и догадки. Однако большинство мнений сходилось на том, что их, пленных, либо переоденут в английскую форму, привлекая на службу в туземных колониях, либо выдадут Красной армии. Расстрел здесь, на месте, гораздо предпочтительней застенков и пыток сталинских палачей!
С каждым часом всё явственней охватывало Павла предчувствие опасности, неизбежности риска. Он вернулся к бараку, убедившись, что преодолеть колючие ограждения невозможно. Наверняка средний ряд под напряжением. К тому же всю территорию прощупывают не только прожектора вышек, но и фары танкеток. Нет, с голыми руками не выбраться! Что же остаётся? Он не знал ответа, хитрого и дерзкого решения, и вместе с тем подсознательно искал выход...
Он накурился до головной боли, до тошноты и, выпив целую бутылку минеральной воды, поспешил в барак. В комнате, загромождённой двухъярусными нарами, на которых валялись тюфяки-клоповники, громыхали голоса.
— Нам во что бы то ни стало нужно выиграть время, — твердил рослый полковник, рубя по воздуху рукой и позванивая висевшими на груди орденами. — Мальколм занимается самоуправством! Арестовывать нас нет необходимости. Просто решил, очевидно, постращать.
— Вы ошибаетесь, Михаил Матвеевич! Нас бросят на заклание Сталину, — с вызывающим равнодушием возразил чернявый есаул, ехавший с Павлом в одном грузовике. — Я немного говорю по-английски. И капрал при обыске сказал мне, что всех нас повезут дальше. Не зря ведь грузовики здесь дежурят!
— Значит, необходимо настаивать на своём. Не повиноваться! — загорячился круглоголовый сотник в очках, старший картограф штаба. — Не садиться в машины!
— Во всяком случае, мы, эмигранты, так и должны поступить! — подхватил полковник. — Если отпустили из лагеря Кучука Улагая, черкесского полковника, отпустили по югославскому паспорту, то чем мы хуже?
— Кто сказал об этом? — осведомился Павел.
— К нам заходил Султан-Гирей. Ему не верить нельзя, — холодно бросил неизвестный лобастый подъесаул, раскуривая свою изогнутую трубку в виде змеи.
Надежда обманчиво ворохнулась в груди, и Павел тотчас направился к отдельной комнате, где ютились Красновы. Николай-младший об освобождении Улагая ничего не знал. В неведении были и его отец, и дядька. Пётр Николаевич лежал на кровати, лицом к приоткрытому окну. Под потолком точила слабый свет электрическая лампочка, вокруг которой каруселили мотыльки. Напряжённое ожидание прервал вдруг вбежавший в комнату атаман Доманов. Всех поразило его плаксиво-жалобное выражение лица, разительное несоответствие солидной фигуры и суетливой походки. На мундире генерала... не было погон!
— Пётр Николаевич! Мой великий друг! — истеричной скороговоркой воскликнул Доманов, бурно дыша. — Нас обманули! Окончательно предали! Мы только что от полковника Брайара. С ужина... Завтра утром... Господи, это ужас! Нас всех доставят в Юденбург. А там поголовно передадут Советам!
Пётр Николаевич, по-стариковски крякнув, встал. Опираясь на трость, сделал к горевестнику несколько порывистых шагов. Вытягивая жилистую шею, клонясь вперёд, с недоверием спросил:
— Откуда вам это известно? Вероятно, вы ошибаетесь. Или что-то путаете...
— Это так! Это абсолютно точно... Мне англичане снова повторили в ультимативном тоне!
Семён Краснов, морща рукава генеральского мундира, схватил и отбросил единственный стул-кресло, преграждавший дорогу. В упор глядя в лицо Доманова, гневно выкрикнул:
— Повторили?! Выходит, они и раньше сообщали? Вы обо всём знали? — Кровь бросилась в лицо генерала. — Вы — преступник, Доманов!
А того трясло как в лихорадке, он потерянно бегал глазами, всхлипывал.
— Семён, держи себя в руках! — строго произнёс Пётр Николаевич, поражая присутствующих редким для его возраста самообладанием. — Не время для распрей, господа! Необходимо предпринять меры. Сию же минуту! Полагаю, нужно обратиться к королю Георгу, направить петицию в Международный Красный Крест. Они обязаны
