Ознакомительная версия. Доступно 45 страниц из 222
Зачем же в таком случае было послано злосчастное письмо? Цель его состояла в стремлении продемонстрировать свою добрую волю, свою готовность к единству, но не советским лидерам, как полагает Арч Гетти, а своим сторонникам и беспристрастным наблюдателям на Западе, убедить, что действительным виновником окончательного разрыва являлось не оппозиционное течение, а официальное руководство ВКП(б).
Иначе говоря, письмо было тактическим ходом, рассчитанным на безусловный отказ советского руководства и последующую публикацию этого «секретного» документа. Об этом свидетельствует сопроводительное письмо от 3 мая 1933 года, «рассекречивающее» обращение Троцкого к большевистским властям. В нем говорилось: «При сем препровождается несколько копий секретного письма в Политбюро. Так как законный срок прошел, то письмо перестает быть секретным, хотя и не предназначено для опубликования».[1310] Думается, что смысл отправления «секретного» письма в Москву раскрывается здесь достаточно очевидно.
Именно в этих условиях Троцкий, наконец, принял решение о полном разрыве с Коминтерном и его партиями, о создании новых компартий во всех странах и нового, IV Интернационала.
Пятнадцатым июля 1933 года была датирована статья с хорошо известной в своих кругах подписью «Г. Гуров», разосланная по всем возможным адресам, а вслед за этим под заголовком «Нужно строить заново коммунистические партии и Интернационал» она появилась в номере «Бюллетеня оппозиции»,[1311] почти полностью посвященном этой принципиально новой задаче.
Скитания по Франции и новая семейная трагедия
Все эти события происходили в то время, когда Троцкий летом 1933 года неожиданно получил визу на въезд во Францию. Увенчались успехом многократные ходатайства его французского переводчика Мориса Парижанина, который поддерживал неофициальные отношения с радикал-социалистическими политиками, в том числе с Эдуаром Даладье, ставшим теперь премьер-министром. Разумеется, дело было не только в том, что Троцкий получил французскую визу «по знакомству», хотя таковой факт наличествовал. Взаимоотношения между Францией и СССР были напряженными, советское внешнеполитическое ведомство стремилось к их смягчению. Сталин брал курс на коллективную безопасность и общий отпор «фашистской» агрессии.
Правительства Франции и Великобритании не приняли еще окончательного решения касательно советских демаршей. Сталину давали понять, что ни Великобритания, ни Франция не пойдут на поводу СССР. Так что прием во Франции заклятого врага советского диктатора должен был послужить своеобразным сигналом, предостережением.
Троцкого, правда, принимали как частное лицо, полусекретно. Согласно взятым им обязательствам, он должен был проживать в глубинке, не вмешиваться во внутренние дела страны. Но конечно же никто не сомневался, что советская разведка быстро узнает о его местонахождении, на что, видимо, и рассчитывало правительство Даладье, из кругов которого происходила запланированная утечка информации.
Троцкий с женой, американскими единомышленниками Сарой Вебер и Максом Шахтманом, находившимися в то время на Принкипо, а также секретарями — французским голландцем Жаном Хейженоортом и немцем Рудольфом Клементом, незадолго до того прибывшим к Троцкому в качестве помощника, совершили безостановочное путешествие по Средиземному морю на итальянском пароходе «Болгария».[1312]
Об обстоятельствах прибытия во Францию сохранились записи самого Троцкого и Л. Седова, который в связи с приходом нацистов к власти переехал из Берлина в Париж и перенес туда издание «Бюллетеня оппозиции».
По договоренности с французскими властями было решено, что пароход остановится при подходе к Марселю, и Троцкого со спутниками заберет с борта моторная лодка, которая была нанята Седовым и его друзьями.[1313] Правда, сам этот замысел привел к полуанекдотическим осложнениям. Владелец моторной лодки заподозрил неладное. Выяснив, что молодые люди собираются выйти в открытое море ранним утром, да еще без дам, к тому же задавая странные вопросы, вроде того, как далеко от берега может удалиться лодка, он решил, что его собираются ограбить, и затягивал подготовку к отправлению. Только прибытие сотрудников Surte generale (Службы безопасности), которые должны были вручить Троцкому постановление об отмене приказа о высылке, относившегося еще к 1916 году, спасло положение. Поначалу владелец лодки, правда, решил, что был прав и работники безопасности появились, чтобы арестовать бандитов, но вместо этого произошла миролюбивая встреча, и через несколько минут хозяин, покаявшись, предоставил лодку в их распоряжение. В результате Лев-младший, Р. Молинье и сотрудник Службы безопасности приняли путешественников на борт моторки, доставили их на берег без общественного резонанса, а оттуда в местечко Сан-Пале недалеко от прибрежного города Ройан.
В местечке Сан-Пале Молинье нанял для Троцкого небольшую виллу на берегу моря в устье реки Жиронда. Дом понравился двум «пожилым иностранцам», которые «не знали французского языка» и поэтому не общались с соседями, пытавшимися познакомиться с ними сразу после прибытия. В Сан-Пале Троцкие жили до октября 1933 года, затем две недели провели в деревушке в Пиренеях, а с 1 ноября находились в небольшом городке Барбизоне вблизи Парижа, на окраине лесного массива Фонтенбло. Все перемещения проходили с ведома министерства внутренних дел, и только изредка Троцкий имел возможность инкогнито ездить в Париж для встреч с руководителями Коммунистической лиги. Проживание в провинции создавало затруднения для общественной деятельности, но было не хуже, чем на Принкипо. Как показало близкое будущее, это был единственно возможный вариант с точки зрения безопасности и перспектив пребывания в стране.
В сентябре — начале октября 1933 года Наталья Ивановна более месяца жила в основном в Париже, где лечилась (у нее мучительно болели руки; диагноз врачи не могли установить и назначали симптоматическое лечение). Она бродила по городу, вспоминая прошлое. Ведь в Париже она познакомилась с будущим мужем, здесь они жили в начале Первой мировой войны. Теперь, в нежных письмах, называя мужа «Львеночек», Наталья рассказывала о своих впечатлениях от Парижа, самочувствии, размышляла о прошлом. В первом же письме, отправленном в Барбизон, она признавалась: «Огромная разница в себе, в том, что было и есть — молодость и старость. Печально и жутко немножко, и тихо-радостно, что оказалась возможность все снова увидеть, но как все воспринимается иначе с болью невозможности прежних переживаний».[1314]
Наталью утешало, что теперь она может чаще видеться с сыном, хотя и складывалось впечатление, что он «какой-то задерганный, нервный». Ей и в голову не приходила мысль, что в основном виноват в этом отец, всегда дававший Льву непосильные задания, которые тот стремился во что бы то ни стало выполнить.
Ознакомительная версия. Доступно 45 страниц из 222
