Новый стратегический курс
В условиях, когда в мире происходили события исключительной важности, Лев Давидович Троцкий все тяжелее переживал свое пребывание на обочине, в турецкой глуши, невозможность оказывать влияние на политическую жизнь кроме как путем переписки. Она не могла удовлетворить амбиций Троцкого, его желания прямо воздействовать на ход истории, в возможности чего он не переставал сомневаться. В 1932–1933 годах Троцкий и его сторонники в разных странах усилили напор на власти европейских государств, пытаясь добиться получения для него визы на постоянное жительство. Тем временем Лев Давидович усилил внимание к текущим проблемам, прежде всего в связи с событиями в Германии.
Еще до того, как Гитлер стал канцлером, Троцкий бил тревогу. Она резко усилилась, когда, придя к власти, нацисты воспользовались поджогом рейхстага в конце февраля 1933 года, чтобы приступить к ликвидации других политических партий, кроме собственной, распустили профсоюзы и создали вместо них свой Трудовой фронт, приступили к разнообразным мерам «унификации» государства, а затем и ремилитаризации.
Анализ этих событий находился в центре внимания Троцкого. Его оценка внутреннего положения в Германии была сравнительно объективной. Через неделю после образования правительства Гитлера, 6 февраля 1933 года, Троцкий в письме правлению Левой оппозиции в Германии высказал предположение, что под прикрытием подготовки к выборам (они были назначены на 5 марта) нацисты произведут переворот.[1303] Именно так и произошло: 27 февраля Гитлер через послушного президента Гинденбурга ввел чрезвычайное положение и начал громить демократию.
Трезво оценивая ситуацию как тягчайшее поражение германского рабочего класса, Троцкий был далек от тех коммунистических крикунов, которые, сбежав из страны, продолжали повторять за кремлевскими опекунами, что Германия находится накануне революционного взрыва. В статье «Немецкие перспективы» (лето 1933 года)[1304] Троцкий писал по поводу германского рабочего класса: «Если несколько месяцев тому назад он оказался по вине своего руководства неспособен к обороне своих могущественных легальных позиций от наступления контрреволюции, то теперь, на другой день после разгрома, он неизмеримо менее подготовлен к наступлению на могущественные легальные позиции национал-социализма». Иначе говоря, Троцкий констатировал в свойственном коммунистам лексиконе, что в Германии сейчас происходит «углубление фашистской контрреволюции». Лидер альтернативного коммунистического движения признал политический индифферентизм значительной части населения Германии, их «озлобленную пассивность», добровольное вступление в нацистские организации. Троцкому нельзя отказать в мужестве: вопреки коммунистическим догмам по поводу революционной роли пролетариата, он пришел к выводу, что факт «массового перехода под знамя со свастикой является непререкаемым свидетельством чувства безысходности, охватившего пролетариат… — Это не на один день».
В марте 1933 года Троцкий выдвинул задачу создания новой компартии в Германии. В статье, датированной 14 марта 1933 года,[1305] он писал о «развалинах Коминтерна» и прежде всего о распаде компартии Германии. «Они (коммунисты. — Г. Ч.) растеряны, распылены, деморализованы. Они отучены от самостоятельности гнетом аппарата». Автор еще несколько отделял судьбу компартии Германии от судьбы коммунистического движения в целом. Он полагал, что лишь будущее покажет, в какой мере трагический опыт Германии послужит уроком для компартий других стран. Что же касается Германии, то там официальная компартия была обречена.
Поставив в порядок дня принципиально новую задачу в Германии, Троцкий еще несколько месяцев оттягивал открытый разрыв с ВКП(б) и Коминтерном.
Трудно согласиться с мнением американского исследователя Дж. Арча Гетти, полагающего, что за медлительностью Троцкого в эти месяцы скрывалась его попытка возвратиться в кремлевское руководство. В доказательство этого Арч Гетти обращает внимание на то, что после призыва к созданию новой германской компартии, но до заявления о разрыве с Коминтерном Троцкий направил в Политбюро ЦК ВКП(б) секретное письмо, в котором обращался к «чувству ответственности» советских высших руководителей, призывая их использовать поддержку оппозиции и свое личное возвращение в партию с обязательством воздерживаться от критики.[1306] По мнению Арча Гетти, предложение Троцкого о возвращении в СССР для конструктивной работы носило серьезный характер.[1307]
Однако считать это письмо Троцкого свидетельством искреннего стремления к примирению нет оснований. Оно было написано отнюдь не в надежде, что Сталин примет лидера оппозиции в свои распростертые объятия, не говоря уже о явной нереальности обещания Троцкого отказаться от критики. Посылая письмо, он, разумеется, не знал о резолюции, которую начертал Сталин на его обращении в Политбюро ЦК ВКП(б) от 15 февраля 1931 года по поводу судебной тяжбы с германским издателем Шуманом.[1308] Резолюция Сталина гласила: «Думаю, что господина Троцкого, этого пахана и меньшевистского шарлатана, следовало бы огреть по голове через ИККИ (Исполком Коминтерна. — Г. Ч.). Пусть знает свое место».[1309] Повторяю, Троцкий не имел представления об этой резолюции, которая стала известна только недавно. Но мог ли он ждать чего-либо иного от кремлевского владыки? Думать так означало бы считать Троцкого не опытным политическим деятелем, а подмастерьем в ремесле политика.
