Иеффай. Позволь мне вернуть Арана. Поблагодари его по-хорошему.
Разум подсказывал Иеффаю, что Самегар прав. Ни один военачальник не стерпел бы обиду, которую он нанес Арану, тем более гордец-ефремлянин. И если сейчас не загладить вину, вспыхнет – без нужды и причины – новая война, причем война с еще более могущественными противниками, и уже не за, а против Ягве. Но с другой стороны, если сейчас унизиться перед ефремлянином, значит запятнать и славу свою, и победу; она опротивеет Иеффаю, как опротивел ему медный знак, помятый, погнутый, исцарапанный, валяющийся перед ним на земле. Он велел Арану покинуть страну и отменять свой приказ не намерен.
– Не лезь не в свое дело, – злобно прошипел он. – Кто вас просил звать сюда этих наглых ефремлян? Это вы с Авиямом позаботились и испортили мне радость победы.
Самегар обиделся, но сдержался.
– Брат мой, умоляю тебя, – заклинал он, – не подвергай свою победу новой опасности. Не допусти, чтобы сыны Израилевы воевали между собой. Не дай мелкой распре превратиться в войну с Ефремом.
– Хватит, с меня довольно, трус! – оборвал его Иеффай, и в голосе его, по-прежнему тихом, еще явственнее прорвался бурлящий в нем гнев. – Замолчи и не раздражай меня долее!
Тут Самегар и впрямь струсил. Он стоял, слабый и жалкий, замирая от страха перед своим бешеным, чванливым братом. Но он не имел сейчас права думать о себе, его долг был предотвратить братоубийственную войну между израильтянами; и он подавил свой страх.
– Ты многим обязан Арану, – упрямо заявил он. – И сам это знаешь. Он явился как посланец Ягве и принес тебе победу. Оскорбив его, ты оскорбил Ягве.
Иеффай жестом прервал его.
– Мне бы следовало проучить тебя, как в прошлый раз, – сказал он. – Но ты доставил мне Ковчег Завета. И я пощажу тебя.
Он поднял с земли войсковой знак и угрожающе взмахнул им над головой Самегара.
– А теперь уходи! – заорал он.
Ночью Иеффай держал сам с собою военный совет. Раз уж он не стал извиняться перед Араном, то надо будет, по крайней мере, вернуться на юг, принудить к сражению царя Нахаша, пока у того нет поддержки Васана, и силой добиться присяги и мира. Ефремлянам потребуется месяц или больше, чтобы подготовиться к походу в Галаад, а за месяц он успеет расправиться с аммонитянами.
Но ничего этого он делать не стал: из него словно выжали все соки. И лагерь свой не снял, так и остался у Пенуэла на реке Иавок. Только на одно его хватило: послать гонца к Латараку в Вавилон и заказать новый войсковой знак.
10
Аран стал станом у Бет-Новы, небольшого селения к югу от Иавока, у дороги на Массифу. Видимо, он не собирался возвращаться домой, не добившись признания его права на часть славы победителя.
Самегар тоже оставался где-то поблизости и продолжал переговоры с ефремлянами. Аран заявил ему, что готов забыть обиду, если Иеффай предложит ему въехать в Массифу бок о бок с ним.
Рассудок подсказывал Иеффаю принять это условие. Ефремлянин требовал за грубое оскорбление вполне приемлемую плату. Однако злость и досада помутили его разум. Иеффай ничего не ответил Арану. И вопреки всем военным расчетам решил остаться у Иавока до полнолуния, когда истечет срок, назначенный им ефремлянам. А сам прикидывал, как поступить, если они не уйдут. Но так ничего и не решил.
До полнолуния оставалось всего три дня. Иеффай спросил своих воинов:
– Ну как, убрались ефремляне?
Те ответили:
– Нет, господин судья и военачальник.
Тогда он снял свой лагерь – по всей видимости, для того, чтобы двинуться к Массифе. Но туда не пошел. Он остановился неподалеку и раскинул шатры на плоской вершине большого холма Цафон, господствовавшего над дорогой на Массифу и бродом через Иордан.
За день до полнолуния он опять спросил своих воинов, на этот раз в присутствии Емина:
– Ну как, убрались ефремляне?
Те вновь ответили:
– Нет, господин судья и военачальник.
Оставшись один на один с Емином, он заметался в бессильной злобе из угла в угол.
– Я обещал щадить их до полной луны, – процедил он сквозь зубы. – Но что я сделаю на следующий день? Надо бы перебить их, как диких зверей – угрозу для стада. – Он не глядел на Емина, сновал по шатру, словно был заперт в клетке, и говорил сам с собой. Но когда он повернулся лицом к Емину, тот увидел зеленые искорки в глазах Иеффая и понял: Иеффай говорил не только с собой. Он, Емин, был его «правой рукой», Иеффай сам дал ему это почетное имя. «Надо бы перебить их, как диких зверей». Слова Иеффая запали ему в душу, руки его запросили лихого дела.
Наутро после полнолуния многие шатры в лагере Иеффая на холме Цафон опустели. Пуст был и шатер Емина. Иеффай это заметил. Но ни о чем не спросил. Он прошелся по лагерю. Как всегда, обменялся грубоватыми шутками с воинами. С вершины холма зорко оглядел дорогу на Массифу и брод через Иордан.
А Емин между тем ночью поднял по тревоге самых надежных воинов, большей частью тех, кто с первых лет были в отряде. И быстрым шагом повел их к стану ефремлян у Бет-Новы. На рассвете он вошел в шатер Арана.
– Тебе было велено, – сказал он и выпятил подбородок, как Иеффай, – покинуть страну. И был назначен срок. Он истек.
– Я подчиняюсь только приказам моего начальника Тахана, – ответил Аран. – Он послал меня освободить вас от Аммона. Что я и сделал. Как только нас достойно поблагодарят, сразу же вернусь домой и
