врачей-евреев пришлось работать и столкнуться с убийственным огнем японцев из-за того, что несправедливый закон лишил их права государственной службы в мирное время.
Пока десятки тысяч бесправных евреев боролись за престиж России на Дальнем Востоке, кнут бесправия не переставал хлестать их собратьев дома. В ряде мест власти стали выселять семьи солдат и врачей, отправленных на войну, на том основании, что с отъездом главы семейства жена и дети лишились права на жительство, последнее обусловлено профессией мужа или отца. Эта политика, однако, была слишком чудовищна даже для Петербурга, и Плеве вскоре был вынужден издать указ о том, что семьи мобилизованных евреев должны быть оставлены в местах их жительства «до окончания войны».
Хотя правительство было вынуждено на некоторое время ослабить угнетение евреев, социальная юдофобия, разжигаемая шовинизмом, характерным для военного времени, разразилась с большей жестокостью, чем когда-либо. Раздраженная быстрыми неудачами русского оружия и неожиданным военным превосходством японцев, реакционная печать во главе с Новым «Время» стало распространять нелепые слухи о том, что евреи тайно помогают японцам, своим «сородичам по расе», чтобы отомстить России за кишиневские погромы. История о еврейско-японском союзе, выдававшаяся из столичной прессы, распространялась по провинциям и каждый день порождала слух, более нелепый, чем другой: евреи вывозят за границу золото, они покупают лошадей за Япония, собирают деньги на постройку крейсеров для Микадо, провоцируют Англию и Америку против России и тому подобные нелепые истории. Было ясно, что эти слухи — дело рук шайки недобросовестных агитаторов а-ля Крушевана, стремившихся спровоцировать антиеврейские погромы на современной почве — обвинение в «предательстве». Это предположение подтверждается еще и тем, что эти подстрекательские слухи особенно распространялись в феврале и марте, перед пасхальным праздником, старинным погромным сезоном, точно так же, как и в предыдущем году навет на ритуальное убийство Дубоссар держался на плаву во время те же месяцы. «Поджигатели уже приступили к делу», — такими словами предупреждал своих читателей еврейский орган «Восход» в номере от 11 марта. населения, особенно на юге. В Кишиневе опасались второго погрома, вызвавшего усиленную эмиграцию в Америку. В Одессе евреи, взволнованные зловещими слухами, стали готовиться к самообороне. Это состояние тревоги нашло отражение в зарубежной печати. Ходили слухи, что американский посол в Санкт-Петербурге получил указание сделать представление российскому правительству, что впоследствии было официально опровергнуто.
К счастью, правительство само пришло к выводу, что военное время не годится для организации погромов. Наместникам было приказано принять энергичные меры для предотвращения пасхальных эксцессов. Губернатор Бессарабии Урусов и градоначальник Одессы обратились к русскому населению с серьезными предостережениями. Эти шаги возымели желаемый эффект. Как только полиция и население поняли, что погромы сверху нежелательны, агитация прекратилась; а в апреле газеты смогли сообщить своим читателям, что «Песах везде прошел спокойно». В его мемуарах Урусов рассказывает, что в неспокойный день, предшествовавший пасхальному празднику в Кишиневе, он вместе с полицмейстером занимался выработкой плана по поддержанию общественного порядка в городе; во время этой беседы он заметил, что начальник полиции был довольно колеблющимся и озадаченным. Это колебание продолжалось до тех пор, пока губернатор не получил от Плеве шифрованную телеграмму, призывавшую его предотвратить погромы. Не успел Урусов показать полицмейстеру расшифрованную телеграмму, как тот воскликнул: «Не утруждайте себя, теперь в Кишиневе не будет беспорядков». Таков был дух, в котором воспитывались провинциальные администраторы. Без специального приказа из Петербурга у них не хватило мужества подавить погромы.
4. «Политическая весна»
Утром 15 июля 1904 года площадь перед Варшавским депо в Петербурге представляла собой жуткое зрелище. На мостовой лежало окровавленное тело Плеве, в которого попала бомба русского террориста Сазонова по пути в Петергоф, где он должен был доложить царю. Это означало, что революция снова подняла голову. После двух лет бешеного полицейского террора и несмотря на все попытки отвлечь внимание общественности от необходимости реформ сначала погромами, а затем войной с Японией, Плеве настоял на объявлении войны, надеясь заглушить «мятежное» движение шовинизмом — революционный призрак снова бродил по стране. Мученики самодержавной инквизиции видели «перст Божий» в бедствиях, вызванных войной, и в жалком конце Плеве. В феврале 1904 года русская цензура конфисковала номер «Восхода», в котором юная еврейская предсказательница в поэме «Аману», ссылаясь на библейское Мене, Мене, Текел у-Фарсин, предсказывала позорной смерть новому Аману, которого легко опознали как героя Кишинева. В воздухе чувствовалось приближение очищающей бури. Даже реакционное правительство было ошеломлено надвигающейся бурей. На террор революции оно не решилось ответить полицейским террором. Наоборот, оно сделало попытку умерить крепостнический режим.
11 августа, по случаю рождения наследника Алексея, был издан императорский манифест, даровавший населению «милости» и «привилегии», важнейшие из которых состояли в отмене телесных наказаний крестьян и солдаты. В тот же день был обнародован указ, в котором царь «почел справедливым внести, до общего пересмотра законодательства о евреях, несколько поправок в ныне действующие законы, касающиеся их прав на жительство». Поправки были пустяковые: евреям с высшим образованием разрешалось жить в деревнях и приобретать там недвижимое имущество, а также везде вести дела. Тем, кто участвовал в японской войне и отличился или вел себя безукоризненно, должно было быть предоставлено право всеобщего проживания. Женам и несовершеннолетним детям евреев с высшим образованием предоставлялось право на жительство даже после смерти их мужей и отцов. Эти права были единственными, которые правительство считало «справедливым» предоставить евреям, пославшим тридцать тысяч человек в действующую армию для сражения на полях Маньчжурии. Еврейская публика с холодным равнодушием восприняла этот скудный подарок и обратила взоры к более широким горизонтам, открывавшимся тогда перед Россией. Страна находилась накануне «политической весны».
26 августа пост министра внутренних дел был возложен на Святополк-Мирского, который в прежнем качестве виленского генерал-губернатора проявлял относительную административную снисходительность. Новый лидер внутрироссийской политики пообещал, что будет добиваться восстановления «доверия» между правительством и народом, приспосабливая свои действия к требованиям «истинного прогресса». Еврейской депутации, ожидавшей его в Вильне, и представителям иностранной печати было сказано, что в еврейском вопросе он будет руководствоваться справедливостью и «добротой». К сожалению, в самом начале он показал себя бессильным остановить новую волну погромов. В конце августа на русском Юге произошло несколько «очередных» погромов, начиная со ссоры в еврейском магазине и кончая сносом еврейских магазинов и домов, — как это было в местечке Смела, в правительства Киева, 22 августа, или в городе Ровно, на Волыни, где в тот же день было предпринято подобное покушение. Вскоре эти «регулярные» беспорядки сменились новой разновидностью погромов, которые отличались своеобразной окраской и могли быть названы «мобилизационными погромами». Мобилизованные
