что жители Эмписа называли эти цветы Красной Надеждой.
Лия повысила голос, чтобы её услышали те, кто толпился на улице позади нас.
– Это принц Чарли, и он теперь отправляется к себе домой! Он уносит с собой нашу благодарность и мою бесконечную признательность! Проводите его с любовью, жители Эмписа! Таково моё веление!
Они отреагировали возгласами одобрения. Я склонил голову, чтобы принять венок… и спрятать слёзы. Потому что, ну вы знаете, в сказках принц никогда не плачет. Королева Лия поцеловала меня, и хотя её губы были искалечены, это был лучший поцелуй в моей жизни, по крайней мере, после смерти мамы.
Я всё ещё ощущаю его.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Вот ваш счастливый конец.
1
мою последнюю ночь в Эмписе я остановился там же, где и в первую, – в маленьком домике Доры недалеко от колодца миров. Мы поели рагу, затем вышли на улицу посмотреть на огромное золотое обручальное кольцо в небе, в которое превратились Белла и Арабелла. Оно было очень красивым, как иногда бывают сломанные вещи. Я снова задался вопросом, где же находится этот мир, и решил, что это не имеет значения; того, что он существовал, было достаточно.
Я снова заснул у очага Доры, положив голову на подушку с бабочками. Я спал без ночных посетителей и без дурных снов об Элдене или Гогмагоге. Уже было позднее утро, когда я наконец проснулся. Дора усердно работала на швейной машинке, которую ей принёс мистер Боудич; слева от неё лежала груда разбитой обуви, а справа – починенной. Мне стало интересно, как долго ещё продлится это занятие?
Мы в последний раз поели вместе: бекон, толстые ломтики домашнего хлеба и омлет из гусиных яиц. Когда с едой было покончено, я в последний раз застегнул оружейный ремень мистера Боудича. Затем встал на колено и приложил ладонь ко лбу.
– Неа, неа, Чарли, встань. – Её голос всё ещё был сдавленным и хриплым, но улучшался с каждым днём. Даже с каждым часом. Я поднялся. Дора вытянула руки. Я не просто обнял её, а поднял и закружил, от чего она рассмеялась. Затем она опустилась на колени и скормила моей собаке два кусочка бекона из фартука.
– Райи, – сказала она, и обняла её. – Я люблю тебя, Райи.
Она прошла со мной половину подъёма на холм к свисающим вьюнкам, скрывающим вход в туннель. Эти вьюнки теперь зеленели. Мой рюкзак за спиной был тяжёлым, а кувалда, которой я размахивал правой рукой, была ещё тяжелее, но солнце светило мне в лицо, и это было прекрасно.
Дора в последний раз обняла меня, и в последний раз погладила Радар. В её глазах стояли слёзы, но она улыбалась. Теперь она могла улыбаться. Остаток пути я прошёл без неё, и увидел ещё одного старого друга, красного на фоне зелёных вьюнков. Радар тут же упала на брюхо. Снаб проворно запрыгнул ей на спину и посмотрел на меня, шевеля усиками.
Я сел рядом с ними, снял рюкзак, и расстегнул молнию.
– Как поживаете, сэр Снаб? Нога совсем зажила?
Радар гавкнула.
– Хорошо, это хорошо. Но дальше вы пойти не можете, так? Воздух моего мира воспрепятствует этому.
Сверху на дверном молотке, завернутое в футболку Хиллвью-Хай, лежало то, что Дора назвала ай-ы-ой-ё, что, как я понял, означало «малыш-огонёк». У неё всё ещё оставались проблемы с согласными, но, я думал, это исправится со временем. Малыш-огонёк представлял собой огарок свечи в круглом стакане. Я нацепил рюкзак, откинул стеклянный колпачок и зажёг свечу серной спичкой.
– Пошли, Радс. Пора.
Она поднялась на лапы. Снаб прыгнул вниз. Он остановился, ещё раз глянул на нас своими серьёзными чёрными глазками, затем упрыгнул в траву. Я видел его на мгновение дольше, потому что он двигался в неподвижном воздухе, а маки качались на ветру. Потом он исчез.
Я бросил последний взгляд с холма на дом Доры, который казался намного лучше – уютнее – при солнечном свете. Радар тоже обернулась. Дора помахала рукой под рядами висящей обуви. Я помахал в ответ. Затем подобрал кувалду и смахнул в сторону свисающие вьюнки, открывая темноту за ними.
– Хочешь пойти домой, девочка?
Моя собака вошла внутрь.
2
Мы достигли границы между мирами, и я почувствовал дезориентацию, которую помнил по прошлым прохождениям. Меня немного качнуло и малыш-огонёк погас, хотя сквозняка не было. Я велел Радар сидеть, и достал ещё одну спичку из пустой петли для патронов в ремне мистера Боудича. Я чиркнул головкой о шершавый камень и снова зажёг свечку. Гигантские летучие мыши всполошились над головой, но потом успокоились. Мы пошли дальше.
Когда мы подошли к колодцу с его спиральными узкими ступенями, я заслонил свечу и посмотрел наверх, надеясь, что не увижу света, проникающего снаружи. Свет означал бы, что кто-то передвинул доски и стопки журналов, которыми я замаскировал вход. И это было бы плохо. Мне показалось, что я и правда увидел слабый свет, но, вероятно, так и должно было быть. Всё-таки маскировка не была идеальной.
Радар поднялась на четыре или пять ступеней, затем оглянулась посмотреть, иду ли я.
– Неа, неа, собачка, я – первый. Не хочу, чтобы ты путалась под ногами, когда мы поднимемся наверх.
Она повиновалась, но не очень охотно. Нюх у собак по меньшей мере в сорок раз острее, чем у людей. Может, она почувствовала запах своего старого мира, ожидающего наверху. Если да, то для неё этот подъём был настоящим испытанием, потому что мне приходилось то и дело останавливаться для передышки. Я чувствовал себя лучше, но поправился не до конца. Фрид советовал мне не напрягаться, и я пытался следовать указаниям доктора.
Когда мы добрались до верха, я с облегчением увидел, что последняя пачка журналов, которую я, спускаясь, держал на голове, как мешок с бельём, всё ещё на месте. Я задержался под ней на минуту, а скорее на две или три. На этот раз не просто отдохнуть. До этого мне не терпелось поскорее попасть домой и не терпелось сейчас, но теперь к этому прибавился страх. И я слегка тосковал по тому, что только что оставил позади. В том мире был дворец, прекрасная принцесса и храбрые деяния. Может быть, где-то – возможно, у побережья Приморья – всё ещё обитали русалки, поющие
