* * *
Чтобы ускорить приход назначенного часа (шесть вечера), другими словами, спрессовать каждую секунду, превратив «тик-так» в «тик» или «так», Дэниел решил прожить этот день по-новому, точнее, само решилось: после непредвиденного ночного выброса адреналина и вслед за этим взбадривания большой кружкой забористого кофе он ощутил себя «оптимистическим мальчиком» (именно это определение своего нового статуса родилось у него в голове) и сходу принялся за практическое воплощение оптимизма. Первым делом, он подначил «Сибил» (когда-то прозванный им так домашний пузатый пылесос) проглотить наслоённую за несчитанные месяцы «космическую пыль» (по Дэнби Буштунцу) в его комнате и заодно в гостиной, на тот случай, если кому-то вздумается принести ему на раскрытой ладони оживший кусочек его ночного видения. Затем он наполнил доведённый до физического истощения холодильник коробками и банками из ближайшего супермаркета, ведь очень скоро ему придётся прочно и надолго приклеиться к экрану монитора. Затем оптимистический мальчик направился в «Не упусти момент», где с неподдельным аппетитом съел пару сочных эклеров, и затем пару часов с аппетитом (на этот раз духовного свойства) разглядывал творения молодых экспрессионистов, умозрительно примеряя к этому направлению своего «Осьминога, поджаренного на солнце»…
И вот – шесть часов. Дэниел, с чувством победителя, уселся перед компьютером. Пальцы привычно тронули клавиатуру – оптимистический мальчик внутри него вздрогнул. И он вдруг каким-то чутьём уловил то, что ждёт его в самом близком будущем, расстояние до которого измерялось мгновениями, – пустоту, он уловил пустоту… и сказал себе:
– Прощай, оптимистический мальчик, больше ты не нужен мне.
Дэниел открыл почту – пустота, ощутимая, ощутимее той, которую он мгновением ранее предвидел, запечатлённая в виде пустоты на том месте, где должна стоять – не просто стоять, а бросаться в глаза – долгожданная или неожиданная цифра. Он так бешено отринул эту пустоту, что стул из-под него загремел на пол. И на смену пустоте пришла противность. Она была во всём… во всём, чем он только что – ведь он спрессовал каждую секунду до «тик» или «так» – забавлялся: в его наивно-нахальном послании человечеству, в пошлой насвистывающей весёленькую мелодию уборке, в самодовольных приторных эклерах, в фальшивом плескании на сытую утробу в озере экспрессии у Эйфмана, в самом оптимистическом мальчике, которым он обернулся, продавшись новой жизни за укороченные секунды.
Через три часа во входящих – ничего. И никаких эмоций – просто белый тупик… в потолке над головой…
Ещё через три часа, в полночь, Дэниел сказал себе:
– Если ноль, запишусь в морпехи – и катись оно всё…
Он подарил ожиданию ещё несколько минут (потому что ожидание внутри тебя ждёт удачи, как бы ты не убеждал себя в том, что больше не веришь в неё)… и – входящие (4). Сердце помчалось. Дэниел открыл первое письмо.
«Привет, Дэн! В изображённой руке я узнала свою. На ней – капля моей любви. Я за знакомство. А ты?»
Месяц назад Дэниел не стал бы обижать человека, написавшего эти строчки, молчанием. Теперь он удалил его сразу после первого прочтения, не дав шанса ни одной мысли, ни серьёзной, ни ироничной, побежать вслед. И открыл второе послание.
«По-моему, это твоё отношение к любимой планете, на которой ты живёшь».
Корзина пополнилась, и снова – без сопроводительного текста. Третье письмо (его вторая часть) заставило Дэниела улыбнуться.
«Сопли в сахаре. Шёл бы лучше в морпехи».
Последнее письмо он открывал, не сожалея о том, что оно последнее: он был уверен, что идея работает и остаётся только ждать. «Какой кайф – ждать!» – подумал он и прочитал:
«Дэниел, не сочтите мою просьбу за бестактность. Скажите, что вы сделали с ответами, которые уже прочитали. Эндрю».
Дэниел не успел ещё угадать логику этих слов, ту скрытую логику, которая наверняка присутствовала в них, но почувствовал: «Это начало». И написал: «Я удалил их».
Через минуту – письмо от Эндрю: «Вы видели то, что изобразили, или это плод ваших фантазий? Если второе, не утруждайте себя ответом».
Из двойственного положения, в котором оказался Дэниел, он попытался выйти так: «Это не плод фантазий. Я видел, но…»
«Дэниел, думаю, мы можем быть друг другу полезны и найдём способ обойти наши „но“. До завтра».
Дэниел перечитал письма Эндрю и свои. И счастливый, с вопросом «что это?», относящимся и к своему рисунку, и к новому знакомству, лёг спать.
Наутро его ждали два письма. Одно было отправлено в два часа ночи. Дэниел не стал удалять его, но и не ответил – отложил на потом: оно показалось ему странным и отозвалось в нём сочувствием. Второе письмо было от Эндрю: «Доброе утро, Дэниел. С вашего позволения, ещё два важных для меня вопроса (упустил вчера). Сколько вам лет, и не являются ли приоритетными в вашей деятельности точные науки?»
Дэниел усмехнулся, припомнив Кохана: «клуб по интересам, главный из коих меркантильный», и отписал: «Доброе утро, Эндрю! Скоро 20. Студент, сугубый гуманитарий». Хотел было отправить, но решив, что для доброго солнечного утра выходит суховато, добавил: «С точностями не в ладу, в отличие от моего деда (ныне покойного), во всём сомневаюсь».
Письмо от Эндрю пришло в семь вечера: «В точных науках сомнение важнее, чем в гуманитарных. Кстати, кем был ваш дедушка?»
Дэниел ответил: «Астрофизиком. Его имя Дэнби Буштунц».
Ответ Эндрю не заставил себя ждать: «Рад знакомству с внуком человека, работы которого изучал и высоко ценю. Я завтра же приеду к вам, если не возражаете. Отстучите адрес и телефон».
В полночь Дэниел удалил ещё пять новых писем и вернулся к отложенному странному:
«Привет! Я Джеймс Хогстин. Мне 16. Я не могу ответить на твой вопрос. Но я смотрел на картинку, и мне показалось, что в ней есть что-то такое, чего нет вокруг нас. Это не столько в самой картинке, сколько в той вещи, которую ты держал в руке. Она оставила что-то внутри тебя, я чувствую это. Ты можешь не знать об этом, но, поверь на слово, она оставила. Это ерунда, что всё оставляет. Оставляет только то, что хранит в себе особую силу. Таким было моё первое впечатление от картинки. Я очень чуток к первой волне, исходящей от того, с чем я соприкасаюсь. Если ты не против, скажу о себе».
«Скажи, Джеймс», – написал Дэниел в ответ. И утром прочитал:
«Спасибо, Дэн. Вот вкратце то, что я хотел и хочу сказать. Вокруг много проявлений живого и неживого, которые заставляют нас испытывать страх. Бывают моменты непреодолимого страха (конечно, прежде всего я говорю о том, что пережил сам). И выход только один – спрятаться. Но спрятаться так, будто ты исчез, и вернуться, когда почувствуешь, что можно вернуться. Этот момент почувствуешь, я знаю. Исчезаешь ты – исчезает и твой страх, потому что то, что вызывает его, теряет тебя из виду и не может найти и, скажу так, бросает эту затею, навсегда или на время. Если ты подумал, что я сумасшедший, не пиши мне больше. Но знай: я научился прятаться от страха, я могу исчезать. Мне надо было это кому-то сказать».
