Холстина поверх лица Барезина вздымалась и опадала все быстрее и быстрее от его отчаянного дыхания. Палач схватился за его рычаг.
– Постойте! – глухо донеслось из-под капюшона. – Я…
Он провалился в люк, и его веревка рывком натянулась. Похоже на то, что великие лорды Открытого совета пляшут последний танец точно так же, как и все обычные смертные.
Лео посмотрел на Савин. Она ответила отчаянной улыбкой, в ее глазах стояли слезы. Пыталась его подбодрить, должно быть. Он никогда не любил ее так, как в этот момент. Возможно, до этого момента он вообще ее не любил по-настоящему. Он попытался улыбнуться в ответ. Оставить ей что-то хорошее. Проблеск того, каким он был прежде.
Он почувствовал, как палач шагнул к нему. Услышал, как он взялся за рычаг, открывавший дверцу люка под его ногами. Под его ногой. Он так и не привык к тому, что она у него теперь одна.
Он закрыл глаза.
Время тянулось. Налетевший ветерок поцеловал его вспотевшее лицо. Он глубоко вдохнул – и задержал дыхание. Вот он, последний вздох, понял он.
Лео ждал конца.
– Стойте.
Кажется, это был голос Орсо. Лео не был уверен.
Он снова открыл глаза. Почему-то пришлось прищуриться, словно против ветра.
Король не смотрел на него. Он смотрел вбок. На Савин. И она тоже не сводила с него глаз. Все замерло, только сердце Лео продолжало биться, нарубая на куски неподвижное время. Кто-то откашлялся. Одна из ворон, снова собравшихся на обгорелых стропилах, захлопала крыльями. Натянутая веревка Барезина все еще слабо гудела. Рука палача поерзала на рычаге.
Наконец Орсо снова ссутулился в своем кресле и резко махнул рукой:
– Лео дан Брок, я изменяю ваш приговор на пожизненное заключение.
Со всех сторон послышались возгласы. Савин прикрыла глаза. По ее лицу текли слезы.
– Ваше величество, – проговорил курчавый с предостерегающей ноткой в голосе, – моему господину это вряд ли…
– Я принял решение! – Орсо кивнул в направлении виселицы. – Снимите с него веревку.
Лео почувствовал, как его петля ослабла, и ее стащили с его головы. Словно это было единственным, что его держало, он обмяк, с грохотом выронив костыль. Палач был наготове и подхватил его, уложив на помост.
Теперь и он расплакался. Ничем не мог себе помочь. Он лежал, обхватив единственное колено, его плечи тряслись от рыданий, слезы капали с кончика его носа на неструганые доски. У него даже не было сил поднять свою бесполезную левую руку, чтобы их вытереть.
Он услышал, как кресло короля скрежетнуло ножками, когда тот поднялся с места.
– Леди Брок! – резко проговорил Орсо. – Ради всего святого, заберите своего мужа, пока он не осрамил нас еще больше.
Преданность и сочувствие
Стоял ясный осенний день, когда Вик снова въехала в Вальбек. Город был совершенно не похож на тот, что она видела в свой последний приезд, в сумятице последних дней мятежа. Ни улиц, заваленных обломками, ни обгоревших остовов зданий, ни отдаленных воплей, ни неприбранных трупов. Лишь немногочисленные розовые пятна, пробивавшиеся сквозь поспешно нанесенную побелку, напоминали внимательному наблюдателю, что эти здания были некогда украшены лозунгами ломателей. Даже ветерок был вполне приятным, поскольку он относил дым заново отстроенных фабрик прочь от города, оставляя воздух наполовину чистым.
Все было тихо и прибрано. Пожалуй, даже слишком тихо: немногочисленные люди, попадавшиеся им на улицах, спешили убраться с дороги, выглядывая из проулков и дверных проемов. Однако едва ли следует ожидать восторженных толп, когда в город въезжает архилектор инквизиции с тридцатью вооруженными практиками. В конце концов, последний визит Пайка украсил ведущую из города дорогу шеренгой висельников.
– Никаких следов революции, – пробормотала Вик.
– Да, – подтвердил Пайк. – Кажется, вы… едва ли не разочарованы?
Она резко взглянула вбок. Его преосвященство смотрел на нее в упор, его глаза пылали из-под обгорелой маски его лица. Было невозможно предположить, что он думает. Как обычно. Но она увидела опасность, таившуюся за его замечанием. Словно торт с гвоздями.
– Никто не приложил больше усилий, чтобы остановить ломателей, чем это сделала я, – сказала она.
– Я прекрасно об этом осведомлен! Вы положили конец их козням в Адуе с достойной восхищения безжалостностью. И мы вряд ли смогли бы так легко покончить со здешним мятежом, если бы не ваши усилия. Никто не сомневается в вашей верности.
– Вот и хорошо, – отозвалась Вик. Она вдруг с необычайной остротой осознала, сколько практиков ее окружают.
– …архилектору Глокте.
Она почувствовала, как волоски на ее шее встают дыбом.
– В конце концов, именно он помог вам выбраться из лагерей. Дал вам новую жизнь. Выковал из вас такую великолепную шпионку. Но Глокты больше нет, – продолжал Пайк со вздохом, достойным плакальщика на похоронах, только что до слез не дошло. – А насколько вы верны мне – это отдельный вопрос. Я-то ничего не сделал, чтобы заслужить вашу преданность. Так запросто рассчитывать на нее было бы ужасно самонадеянно с моей стороны.
– Ломатели – изменники, – проговорила Вик. Надо придерживаться официальной линии. Он может судить ее только по тому, что она скажет, а не по тому, что она думает. – Враги короля. Они не могут вызывать никакого сочувствия.
– Не могут? – Они ехали под возвышавшейся башней крана на краю заброшенной стройки, и глаза Пайка оказались скрыты ее внезапно упавшей тенью. – Вы в самом деле так думаете? Можете ли вы в самом деле так думать? Хороший солдат сражается в черно-белом мире, ему необходимо видеть в своих врагах монстров. Южане – лжецы, стирийцы – выродки, северяне – варвары, ломатели – изменники… Хороший шпион, с другой стороны, вынужден плавать в океане оттенков серого, его уносит непредсказуемыми течениями далеко из вида знакомой земли. Те из нас, кому привелось разговаривать, гулять, спать с нашими врагами… что ж, мы можем видеть, что они тоже люди. Мы начинаем понимать их мотивы, их надежды, их оправдания. Несмотря на все ваши усилия доказать обратное, вы не высечены из камня, инквизитор. Как и любой из нас. Достойные люди наподобие Сибальта, благородные люди наподобие Малмера – как можно им не сочувствовать? Учитывая, откуда вышли вы сами?
– Из Адуи? – Вик старалась сохранить безразличное лицо, но за маской ее мысли лихорадочно метались. Что это, он пытается загнать ее в ловушку? Если она скажет, что не сочувствует ломателям, он назовет ее лгуньей. Если скажет, что сочувствует, назовет изменницей.
– Я имел в виду лагеря заключенных в Инглии. Со временем я пришел к убеждению… что сердце общества… раскрывается в его тюрьмах. – Пайк мягко покачивался в такт движениям своей лошади, устремив взгляд вдоль пустой улицы впереди. – Я пробыл там отнюдь не настолько долго, как вы, но достаточно, чтобы лишиться лица. Честно говоря, я никогда и не был симпатичным. Сейчас, пожалуй, я привлекаю даже больше взглядов. Ваши шрамы, быть может, не так явственно видны, но я никогда не сомневался, что они у вас есть. Так что можете мне поверить, я вас понимаю.
