— Отчего не взяться, я возьмусь, поеду, — не задумываясь, ответил тот. — А куда же укрою его?
— А уж это не твоя печаль, — сказал Андрей Кожевников, поплевывая арбузными семечками. — Вези прямо ко мне на хутор, там Михайло да Степка, братья мои. Там есть, где укрыться. Стало, едешь?
Чика охотно согласился и на это предложение Кожевникова, утаив от него, что дал слово также и Мясникову ехать к «батюшке». Казаки, завидя патруль, похватали недоеденные арбузы и быстро разошлись.
В это время к бельмастому бородачу Денису Караваеву постучался в калитку высокий, сутулый, с надвое расчесанной темно-русой бородой Максим Шигаев. Ему открыла белобрысенькая девчоночка в красном платке. Караваев, от которого начались все слухи о «батюшке», сидел у печки, рылся в огромном сундуке, окованном железом. Ему помогала жена его, румяная и круглая. На полу навалены цветные тряпки, бабьи наряды.
— Здоров будь, Денис… Здорово, Варвара, — поприветствовал Шигаев. — Чего это вы тут ярмарку развели?
— Да вот… по хозяйству… Девчонке ленту ищем подходявую, — запнулся хозяин.
Варвара неприязненно покосилась на гостя и вышла.
Умный Шигаев сразу сметил опасливое настроение хозяев. Усаживаясь на скамью, спросил:
— А правда ли, Денис, сказывают, в Таловом умете царя ты видел?
Караваев взглянул в серые, острые глаза гостя и — отрекся:
— Ничего не знаю я… Это народ плетет… Глупость какая!
Казаки войсковой стороны относились к Максиму Григорьевичу Шигаеву с подозрением: 13 января прошлого года он принимал большое участие в кровавом деле против старшин и генерала Траубенберга, но почему-то был помилован и не понес никакого наказания. Хотя официально всякому было ведомо, что Шигаев прощен за спасение капитана Дурново от смерти, однако подозрительные казаки плохо этому верили и меж собой толковали: «Наверняка из войсковой в старшинскую сторону Максим Шигаев по тайности переметнулся».
Видя такое к себе недоверие хозяина, Шигаев помрачнел, еще больше ссутулился и, глядя в пол, сказал:
— Понапрасну вы, братцы, сторонитесь меня. Я завсегда за народ. Не я ли первый с тремя стариками да с иконами на Траубенберга шел, а вы все бочком-бочком да возле стенок? Добро, что от картечи меня бог избавил, мимо просвистала… Эй вы, нелюди, обижаете меня зазря. Что ж вам, сердце свое, что ли, вынуть: на смотри!.. — Он говорил быстро, заикаясь, затем встал, мазнул рукой по надвое расчесанной темно-русой бороде и зашагал к выходу. — Прощай!
— Постой, Максим Григорьич, — остановил его пристыженный Караваев. — Не потаю от тебя: доподлинно видел человека, кой называет себя Петром Федорычем. С Сергеем Кунишниковым оба-два — мы были у него третьеводнись.
Царь приказал чрез три дня прибыть к нему. Поедем-ка со мной, голубь… раз ты не супротив народа… Ты человек головастый и в Питере бывал, вот и посмотришь государя, перемолвишься с ним.
— Давай, поедем… — с готовностью согласился Шигаев, серые, острые глаза его подобрели.
— А мы вот с бабой, уж не потаю от тебя, тряпочек цветных государю-то выискиваем на хорунки да позументу… Он наказывал. Стало, завтра двинемся?
— Ладно. Уж раз сказал, вилять не стану.
Меж тем Зарубин-Чика еще с вечера стал собираться в путь со своим дружком Мясниковым. Жена Чики, узнав, стала бранить его:
— Забулдыжник!.. Этакое дело затеваешь… Да тебе ли нос совать? Мало тебя дерут да в каталаге морят за буйство за твое?
— Замолчь! — заорал Чика и, предупреждая жену, чтоб она о «батюшке» никому и пикнуть не могла, оттрепал ее за косы.
В избе Мясникова тоже происходила свара. Молодой краснощекий Мясников боялся жены, как заяц волка. Жена у него суровая, черноглазая и сильная, любила погулять и выпить. Когда Мясников робко заикнулся, что завтра собирается с Чикой депутатом к государю, Лукерья сразу оглушила его страшным криком, сорвала с полки вожжи, чтоб дать мужу лупку. Мясников было схватился за саблю, но, опамятовавшись, бросился спасаться в огород.
Лукерья настигла его, свалила меж гряд и потрепала. Тихий Мясников побожился Лукерье, что не поедет гонцом к «батюшке». И примиренье состоялось.
Утром за Тимофеем Мясниковым заехал громкоголосый, никогда не унывающий Зарубин-Чика. Лукерьи дома не было, ушла к обедне в церковь.
— Уж, полно, ехать ли нам, — стал мяться Мясников, вспомнив вчерашнюю перетырку с бабой. — И без нас найдутся… Да и пошто ехать-то? Как бы худа какого не было…
— Ну и дурак ты, Тимоха… Вот баба! Ведь вчерась ты сам меня звал.
Сбирайся живо, толсторожий черт! — дружески заругался горячий Чика. — Вроде как гулебщиками будем, я и ружьишко прихватил.
Друзья выехали верхами в Таловой умет. А спустя часа два следом за ними потряслись в телеге и Денис Караваев с Максимом Шигаевым. Им и в мысль не приходило, что впереди них правятся «на посмотренье к батюшке» два других посланца войсковой стороны — Мясников и Чика.
Всадники прибыли в Таловый умет к вечеру. Зарубин-Чика спросил подметавшего двор крестьянина, дома ли хозяин и тот человек, что живет у него. Крестьянин ответил, что оба они, и хозяин и гость, куда-то уехали, а скоро ль вернутся, он не знает.
— Да не ты ли Афанасий Чучков? — спросил Чика.
— Я самый, а вы кто такие будете?
— Ты нас не страшись, — и Чика назвал себя с товарищем. — Мы депутаты от войска к батюшке-царю, гонцы. Вот видишь, и твое имя узнали. Не святым же духом мы. Нам сказано было. И ежели государь где схоронился, толкуй нам без боязни: мы слуги его величества.
Тогда крестьянин сказал:
— Царь велел, чтоб вы его подождали тут… А он, правда, что уехал, не вру… Сегодня в ночь, а то завтра будет здеся во всяком разе…
Зарубин-Чика понимал, что оставаться возле умета при большой дороге опасно: мало ль тут народу проезжего да прохожего бывает. Он сказал мужику:
— Мы в степь подадимся. Вон возле тех кустов крутиться станем. И заночуем там. А как батюшка пожалует, кликни нас.
Другая пара — Максим Шигаев с Караваевым, — не доехав верст трех до умета, заночевала в степи. Утром, бросив телегу в кустах, Денис Караваев погнал верхом в умет. Крестьянин Чучков сказал ему, что ни «батюшки», ни Ереминой Курицы нет еще, а вот два казака прибыли сюда. Мясников да Чика, эвот-эвот они за теми кустышками живут.
Услышать о двух незваных свидетелях Караваеву было неприятно. Ну, Мясников туда-сюда, а вот Чика — человек причинный и нахрапистый, от него всячинки можно ожидать. Вообще Караваев, да и не он один, а многие казаки побаивались друг друга «при начатии столь великих дел». А вдруг неустойка… Господи ты боже мои!.. Хорошо, ежели петля, а то — четвертовать учнут.
— А ты ничего не сказывал им про государя?
— Все обсказал… Они назвалися епутатами. Ну, я и… тово…
