возвращения. Угроза, которую Гогмагог представлял для моего мира, возможно, миновала (по крайней мере, на время), но также существовала угроза, которую мой мир мог представлять для Эмписа. Если бы стало известно о всех его несметных богатствах, к которым вёл проход из обычного сарая в Иллинойсе.
– Ты был там, когда я убила своего брата. Я любила его таким, каким он когда-то был, я пыталась видеть его таким, каким он когда-то был, но ты вынудил меня увидеть монстра, которым он стал. Каждый раз, когда я смотрю на тебя, я вспоминаю его и то, что я сделала. Я вспоминаю, чего мне это стоило. Ты понимаешь это?
– Это не был плохой поступок, Лия. Ты поступила правильно. Ты спасла королевство, и не для того, чтобы стать королевой. Ты спасла его, потому что оно нуждалось в спасении.
– Это правда, и нет нужды в ложной скромности между нами двоими, которые через столько прошли, но ты по-прежнему не понимаешь. Видишь ли, я знала. Что Летучий Убийца был моим братом. Клаудия рассказала мне много лет назад, и я назвала её лгуньей. Пока я с тобой, я всегда буду осознавать, что должна была сделать это раньше. Что удерживало меня, так это эгоистичная потребность помнить его таким, какой он был. Пока страдало королевство, я кормила своих гусей, ухаживала за садом и жалела себя. Ты… прости, Чарли, но когда я вижу тебя, я чувствую свой позор. Что я сделала выбор: быть немой фермершей, пока моя земля и мой народ медленно погибают вокруг меня. И всё это время я знала.
Она плакала. Я потянулся к ней. Она покачала головой и отвернулась, как будто не могла вынести, что я вижу её слёзы.
Я сказал:
– Когда ты пришла, Лия, я вспоминал о плохом поступке, который совершил. Это постыдная вещь. Могу я рассказать тебе?
– Если хочешь. – Всё ещё не глядя на меня.
– У меня был друг, Берти Бёрд. Хороший друг, но не совсем хороший товарищ, если ты понимаешь, о чём я. После смерти моей матери, у меня настали трудные времена. И у отца тоже, но я не сильно задумывался о его трудных временах, потому что я был всего лишь ребёнком. Всё, что я знал, это только то, что нуждаюсь в нём, но отца все равно что не было. Думаю, ты понимаешь меня.
– Ты знаешь, что да, – ответила Лия, и выпила ещё чаю. Она почти опустошила кувшин, а он был большой.
– Мы совершили несколько плохих поступков. Но тот, который я вспоминал… у нас есть парк, через который мы обычно срезали путь от школы до дома. Кавано-Парк. И как-то раз мы увидели там калеку, который кормил голубей. На нём были шорты, а на ногах большие скобы. Мы с Берти подумали, что он выглядит глупо. Берти назвал его Робочелом.
– Я не понимаю, что это…
– Не бери в голову. Это неважно. Он был калекой, который сидел на скамейке и наслаждался солнечным деньком; мы с Берти переглянулись, и Берти сказал: «Давай стащим его костыли». Полагаю, сработала наклонность, о которой ты говорила. Зло. Мы налетели на него и отобрали костыли; он кричал, чтобы мы вернули их, но мы не слушали. Мы отнесли костыли на край парка и бросили в пруд с утками. Берти бросил один, а я бросил второй. Смеясь всю дорогу. Мы выбросили костыли калеки в воду, и я не представляю, как он вообще добрался до дома. Разлетелись брызги, а мы всё смеялись.
Я налил остатки чая. Хватило только на половину стакана, и это хорошо, потому что моя рука дрожала, а из глаз текли слёзы. Я не плакал с тех пор, как в Глубокой Малин вспоминал отца.
– Зачем ты рассказал мне это, Чарли?
Я этого не знал, когда начинал рассказ – подумал, что это единственная история, о которой я никому не рассказывал, – но теперь понял.
– Я украл твои костыли. В своё оправдание могу сказать только, что я должен был это сделать.
– Ах, Чарли. – Она коснулась моей щеки. – В любом случае, ты не смог бы обрести покой здесь. Ты не из этого мира, ты другой, и если ты вскоре не вернёшься, то обнаружишь, что не можешь жить ни в том, ни в другом мире. – Она встала. – Я должна идти. Слишком много дел.
Я проводил её до двери. В восьмом классе на уроке английского языка мы изучали хайку, и мне вспомнилось одно из них. Очень нежно я прикоснулся кончиками пальцев к её покрытым коркой губам.
– Когда есть любовь, шрамы так же красивы, как ямочки на щеках. Я люблю тебя, Лия.
Она так же нежно коснулась моих губ.
– Я тоже люблю тебя.
Она выскользнула за дверь и исчезла.
5
На следующий день в гости пришли Эрис и Джайя, обе в рабочей одежде и больших соломенных шляпах. Все, кто работал под открытым небом, теперь носили шляпы, потому что солнце светило каждый день, как будто компенсируя годы облачности, а кожа у всех – не только у тех из нас, кто долгое время провёл в местах не столь отдалённых – была белая, как рыбье брюхо.
Мы отлично посидели. Женщины говорили о работе, которой занимались, а я рассказал им о своём выздоровлении, почти полном. Никто из нас не хотел вспоминать Глубокую Малин и «Честного», побег и ночных стражей. И уж точно не мертвецов, которых мы оставили позади. Они рассмеялись, когда я рассказал им, с каким важным видом пришёл Стукс. Но воздержался от рассказов о полуночных визитах Келлина и Петры – в них не было ничего смешного. Я узнал, что из Крэтчи прибыла группа великанов, чтобы присягнуть на верность своей королеве.
Джайя заметила мой рюкзак и опустилась перед ним на колени, скользя ладонями по его красному нейлону и чёрным нейлоновым лямкам. Эрис склонилась рядом с Радар, запуская руки в её шёрстку.
– Ооо, – произнесла Джайя, – это красиво, Чарли. Оно было сделано там, откуда ты пришёл?
– Да. – Скорее всего, во Вьетнаме.
– Я бы многое отдала, чтобы иметь такое же. – Она подняла рюкзак за лямки. – И такое тяжёлое! Ты сможешь его унести?
– Я попытаюсь, – ответил я, и вынужден был улыбнуться. Конечно, рюкзак был тяжёлым – кроме моей одежды и
