С конца XVII в. определенные (хотя пока еще не очень широкие) круги в Англии и в ее колониях постепенно стали рассматривать метрополию и ее заморские владения в качестве единого политического и экономического пространства, обозначая его термином «Британская империя». Борьба с Францией как в Европе, так и в Северной Америке объективно отвечала интересам всех частей этой империи, однако в полной мере это осознавали пока еще только отдельные представители правящих кругов метрополии и колониальной верхушки. Действия, решения и идеи, принимавшиеся в Лондоне и в административных центрах его колоний, на наш взгляд, свидетельствуют о том, что для Англии после Славной революции соперничество с Францией (в том числе на Североамериканском континенте) начало приобретать имперский характер, который будет столь характерен для британской политики последующих столетий, однако определяющим он все же еще не стал. С нашей точки зрения это произошло позднее — в годы Семилетней войны. Пока, как мы видели, Англия действовала в первую очередь как европейская держава и лишь во вторую — как Атлантическая империя (а ее колонии не могли кардинально изменить эту ситуацию).
В англо-французских войнах конца XVII — начала XVIII в. (не говоря уже о конфликтах более раннего периода) Североамериканский театр боевых действий играл в целом второстепенную роль. Основные силы противников были сосредоточены в Европе. Только применительно к заключительному этапу Войны за испанское наследство можно говорить о некотором относительном повышении внимания английского правительства к Северной Америке, что, как мы видели, было непосредственно связано с развитием ситуации в Европе и в самой Англии.
Мы не можем полностью согласиться с утверждением Е.Б. Черняка о том, что «в войнах конца XVII — начала XVIII в. оказались слитыми борьба между Францией и морскими державами за торговую и колониальную гегемонию с борьбой европейских держав против угрозы утверждения французской политической гегемонии на европейском континенте».[1365] На наш взгляд, весь изложенный и проанализированный нами материал свидетельствует как раз о том, что ни во время Войны за испанское наследство, ни тем более во время Войны Аугсбургской лиги такого слияния не произошло. Страны, участвовавшие в этих войнах, преследовали различные цели, однако и у Франции, и у Голландии, и у Испании (не говоря уже об Австрии, Савойе, Бранденбурге и др.) и даже у Англии эти цели относились прежде всего к Европе, а главное именно в Европе они стремились их достичь. Людовик XIV воевал против Великого Союза вовсе не только и не столько для того, чтобы обеспечить французским купцам доступ к торговле в испанских владениях, но прежде всего чтобы защитить справедливые, с его точки зрения, права внука (тем более нельзя согласиться с Е.В. Тарле, который сравнивал политику Людовика XIV в период Войны за испанское наследство с колониальными установками Вильгельма II в годы Первой мировой войны[1366]).
В то же самое время англичане и голландцы воевали с Королем-Солнце в первую очередь не ради асьенто и ньюфаундлендских отмелей, а ради поддержания равновесия в Европе и обеспечения собственной безопасности путем сохранения «барьера» в южных Нидерландах, признания протестантского престолонаследия в Англии и недопущения объединения Франции и Испании в рамках личной унии. Только когда победы Мальборо во Фландрии гарантировали выполнение всех этих условий, Лондон счел возможным вознаградить себя за счет заморских владений противника.
Другое дело, что в долгосрочной исторической перспективе переход к англичанам Ньюфаундленда, Акадии и побережья Гудзонова залива, а также признание их суверенитета над ирокезами парадоксальным образом имело гораздо большее значение, чем многие другие условия Утрехтского мира, казавшиеся чрезвычайно важными его творцам и современникам. Однако значение последствий тех или иных событий не следует экстраполировать на сами эти события.
На протяжении всего рассматриваемого нами периода внешнеполитические интересы Англии и ее колоний (не говоря уже о ситуации во французских владениях) совпадали далеко не всегда и не полностью, что было обусловлено отмеченными выше факторами. Даже в то время когда антифранцузский настрой английских колонистов соответствовал внешнеполитическим установкам метрополии, единство их действий было весьма относительным. Два конфликта — в Европе и в Северной Америке шли, скорее, параллельно — в одном направлении, но все же (за редким исключением) достаточно изолированно друг от друга. Это явилось еще одной причиной того, что в ходе войн конца XVII — начала XVIII в., объективно имея возможность полностью изгнать соперника из его владений, Лондон и его колонии так и не смогли захватить Канаду, ограничившись ударами и приобретениями на периферийных направлениях.
Применительно к рассматриваемому нами периоду достаточно сложно говорить о какой-либо единой английской стратегии в отношении Североамериканского континента (особенно учитывая, что, как уже отмечалось, экспедиция Уолкера не была результатом последовательно проводимой политики, а определенной мере спонтанным действием). В самой Англии устремления основной части «колониальных кругов» к началу XVIII в. ограничивались установлением контроля над Ньюфаундлендскими отмелями и побережьем Гудзонова залива. Более существенными были интересы самих колоний, но у каждой из них они были сосредоточены лишь на каком-либо отдельном регионе. Однако, как мы знаем, ресурсы колоний также были ограничены, а самое главное экспансия, как и активная внешняя политика в целом, отнюдь не пользовались поддержкой у большинства колонистов (включая и значительную часть колониальной верхушки).
Что касается интересов англо-американских экспансионистов, то более или менее значительными они были в Массачусетсе, Нью-Йорке и Южной Каролине. Осознав невозможность своими силами полностью изгнать французов из их североамериканских владений, эти колонии стремились, во-первых, укрепить свои границы, каким-либо способом взяв под свой контроль спорные и/или буферные территории; во-вторых, максимально ограничить сферу экспансии соперника и затруднить для него сам этот процесс. Последнее, правда, у англо-американцев не всегда получалось.
Французская экспансия в Северной Америке велась с гораздо большим размахом. Уже в 1670-1680-е годы французы вышли «в тыл» английских поселений, а на рубеже XVII-XVIII вв. вплотную подошли к созданию колоссального трансконтинентального барьера, перекрывавшего англичанам путь на запад. Как мы видели, определенные круги в Англии и ее колониях увидели в этих действиях французов своих соседей и соперников угрозу для себя.
«Окружение» полоски английских колоний французами в значительной степени было запрограммировано как объективно — общим характером французской экспансии, так и субъективно — географией Северной Америки. В то же время в рассматриваемый нами период ни в Версале, ни в Квебеке данному моменту не придавали большого значения. У правительства Короля-Солнца долина Миссисипи (являвшаяся основным связующим звеном между Канадой и Луизианой) находилась на периферии и без того периферийной колониальной политики, а что касается Новой Франции, то ее ресурсы и возможности были крайне ограничены.
