Он почувствовал, как чья-то твердая рука взяла его под локоть, и его осторожно подняли на ноги. Точнее, на ногу.
– Вот так…
Костыль снова всунули ему под мышку. Он посмотрел вбок и увидел одного из палачей. Добрые карие глаза смотрели на Лео сквозь прорези в маске. Палач попытался помочь ему идти.
– Я в порядке! – сказал Лео, слабо отпихнув его руку.
В порядке… Разбитый, потерпевший поражение по всем фронтам, мучимый непрекращающейся болью, с бесполезной рукой и ампутированной ногой, обвиняемый в измене и уже взошедший на эшафот. В порядке…
Моргая, он оглядел разрушенную городскую площадь Стоффенбека. Место своего преступления, а теперь и наказания. Трупы уже убрали, но на каждом углу по-прежнему возвышались груды щебня, а от разрушенного здания рынка, где захлебнулась его последняя атака, остались только почерневшие колонны. Над всем этим возвышалась разбитая часовая башня; стрелки на единственном уцелевшем циферблате застыли, показывая час его падения. Над всем еще висел слабый запах гари.
Одиннадцать его товарищей по заговору стояли на помосте в ряд, со связанными за спиной руками. Все глядели на него. Некоторых он даже не смог узнать. Крайним с дальнего конца был лорд Мустред с окровавленной повязкой поверх одного глаза. Леди Веттерлант даже теперь продолжала держать свой острый подбородок высоко вздернутым. Лорд Барезин, ближайший к Лео, часто мигал, словно никак не мог поверить в то, что произошло. В то, что происходит. В ногах у каждого располагалась дверца люка. Возле каждой дверцы располагался рычаг. Над каждым из заговорщиков покачивалась петля.
Все казалось до странности обычным. До странности банальным. Он даже не знал, чего ему ожидать. Вот еще один смешной момент: первое повешение, на котором ему пришлось присутствовать, оказалось его собственным.
Стиснув зубы, Лео подпрыгал к своему люку и встал, покачиваясь. Каждое дыхание вырывалось приглушенным стоном. Во рту стоял сладковатый привкус – может быть, его собственной крови после падения. Или это что-то, что он ел на завтрак? Он провел языком по желобкам между зубами, пытаясь выудить больше информации. Крошечные удовольствия кажутся огромными, когда знаешь, что у тебя не осталось времени. Все те чудесные вещи, которыми он обладал, которые он делал, которые он едва замечал и даже не думал наслаждаться ими. Теперь сладковатый привкус на деснах был подарком, за который он испытывал огромную благодарность.
Он поднял взгляд вверх. Солнце ярко сияло в небе. Небо перечеркивал черный брус. С бруса свисали петли. Его петля – прямо над ним. Он подумал о том, сколько шей уже прошло через нее. После того, что он натворил, должно быть, перевешали кучу изменников. Только за сегодняшний день здесь могли прогнать уже десяток партий. Из подвалов, где держали пленных, можно было расслышать грохот открывающихся люков. Глухое «бам-м!» натягивающихся веревок. Тихое «А-ах!» зрителей. И так повторялось раз за разом.
Что это там на веревке, засохшая кровь? Он почувствовал легкую досаду при этом открытии. Уж конечно же, для такой интимной операции каждому могли бы выдать по отдельной веревке! Все равно что умирать в чужом нижнем белье. Впрочем, нижнее белье опередивших его, несомненно, находилось в гораздо более плачевном состоянии. Он знал, что при повешении люди мочатся, и обделываются, и извергают из себя всевозможные жидкости – они от души смеялись, когда Антауп рассказывал им об этом на совместных попойках. Нужно ли говорить, что сейчас ему было совсем не смешно.
– Гавел дан Мустред!
Лео, моргнув, поглядел вниз. Только сейчас он заметил зрителей. Их было немного, в основном незнакомые; они сидели на разномастных потрепанных стульях, вытащенных из разрушенных зданий вокруг площади. Говорившим был лорд-камергер Хофф, который начал монотонно вычитывать имена с покрытого чернильными каракулями листка:
– Вы признаны виновным в государственной измене и открытом мятеже против короны и приговорены к смертной казни. – Рядом с ним сидел король Орсо, который, судя по его виду, получал от этого не больше удовольствия, чем любой из приговоренных. – Хотите ли вы что-нибудь сказать?
– Я не выступал против короля, – прорычал Мустред, – я сражался за Инглию! Это все.
По другую сторону от короля лорд-маршал Рукстед громко и презрительно фыркнул. Черви из Закрытого совета… Однако Лео больше не мог вызвать в себе ненависти к ним. Теперь он видел, что их тирания была для него лишь предлогом, и к тому же весьма зыбким. Все, чего он хотел, – это иметь врага, чтобы сражаться. Юранд был прав на этот счет. Юранд вообще был прав во всем. Единственное, что утешало Лео, – что его лучший друг запомнит его таким, каким он был. Что ему не придется видеть его… таким, каким он стал.
Лучше всего сказать себе, что Лео дан Брок погиб на поле боя. По сути, ведь это так и есть. Его пламя было огромным, оно горело ярко. Стоит ли плакать из-за того, что должен погаснуть оставшийся слабый уголек?
Один из палачей протянул Мустреду капюшон. Тот покачал головой. Его подвели к люку, и, пока на его шее затягивали петлю, Хофф уже начал читать имя следующего из списка обреченных.
Затуманенный взгляд Лео блуждал по лицам собравшихся. Недалеко от короля сидела изможденная женщина с коротко остриженными волосами и повязкой на лбу. Какое-то мгновение Лео недоумевал, почему она смотрит на него с таким отчаянным вниманием. Потом ахнул, и единственное колено, которое у него еще оставалось, задрожало так сильно, что он едва снова не упал.
Это была его жена!
Никогда прежде он не видел ее лишенной всех искусственных деталей. Без краски на лице, без парика, без драгоценностей, без дюжины прислужниц, без сотни тщательно выверенных улыбок. Теперь до него дошло, что, даже когда она появлялась к завтраку, это было искусной постановкой. Даже ее поведение в постели было постановкой – возможно, больше всего остального. По-видимому, битва при Стоффенбеке оказалась для нее почти столь же разрушительной, как и для него.
Однако это была она.
Что он должен был почувствовать, увидев ее в числе зрителей своей казни? Бессмысленное чувство вины за то, что с ней сталось? Бессильный гнев на то, что она подтолкнула его к катастрофе? Сентиментальную печаль из-за того, что он не увидит рождения своего ребенка? Можно подумать, что у человека, которому осталось сделать лишь несколько вздохов, уже не будет времени на стыд – однако стыд победил все остальные чувства. Сокрушительный, всепоглощающий стыд. Из-за того, как жалко он, должно быть, выглядит. Из-за того, как сильно он ее подвел. Из-за того, как мало осталось от того человека, за которого она выходила замуж.
Он боялся посмотреть на нее. Даже несмотря на то, что ее лицо было единственным на всей этой разгромленной площади, на котором было написано сочувствие. Возможно, именно поэтому. Боялся, что, посмотрев на нее, он поймет, как много ему предстоит потерять.
Хофф продолжал вычитывать имена. Каждый из приговоренных встречал смерть по-своему. Кто-то бушевал, проклиная весь мир. Кто-то в слезах молил о прощении. Леди Веттерлант выкрикивала оскорбления, обращаясь к каждому из зрителей по очереди, пока король не приказал, чтобы ей вставили кляп. Один юноша в треснутых глазных стеклах разразился речью о порочности монархического строя – возможно, надеясь утомить короля до такой степени, что тот его помилует. Орсо слушал его пару минут, после чего оборвал коротким:
