– Но она приготовила тебе достойную встречу в качестве компенсации, – добавил Трясучка.
– Твоя клетка тебя дожидается! Помнишь? Та, что в Скарлинговом замке? В которой ты держал моего папашу?
– Отлично помню, – прорычал Стур. – Помню, как он ссал на пол и плакал, как…
Он был странным парнем, этот Гвоздь, – жилистый, расслабленный, сплошные плечи и локти. Но Клеверу еще не доводилось видеть настолько быстрого удара. Явившись будто из ниоткуда, его здоровенный кулак врезался Стуру в ребра, и король Севера перегнулся пополам, хрипя и пуская струйку слюны, с мотающимся на цепи алмазом.
– Ух, – вымолвила Шолла с каменным лицом.
– Забавная штука, – заметил Гвоздь, уже снова вернувшийся к своей разболтанной стойке. – Гнусности совсем не задевают, когда их говорит человек, которому ты в любой момент можешь влепить.
Похоже, его кулак выбил из Стура весь пыл. Так бывает с людьми, которые привыкли раздавать удары, но которым никогда не приходилось их получать.
– Послушайте… – Стур булькал и захлебывался, хватая ртом воздух. – Я дам вам… вдвое больше… чем она!
Клевер широко улыбнулся:
– Мне вполне хватило возможности как следует врезать тебе по зубам. Ну и еще плащ, конечно.
– Попробуйте сразиться со мной, ублюдки! – Стур рванул веревки на своих запястьях, но вызвал у людей лишь новую вспышку веселья.
– Мы уже сразились, – сказал Клевер. – И ты проиграл. Ты проиграл все, что у тебя было.
– Я лучший боец во всем Земном Круге!
Гвоздь тоненько хихикнул:
– Это вряд ли. Боец должен быть способен стоять на ногах.
Он нагнулся, взялся за Стуровы штанины с обоих боков и сильно дернул вниз, стащив с него штаны до самых лодыжек.
– Что ты делаешь? – взвизгнул Стур, извиваясь и напрягая все силы, но Нижний уже крепко ухватил его под одну руку, а Гвоздь под другую, так что у него не было шансов вырваться от этих двоих.
Трясучка вытащил нож. Даже не нож, а ножик, с маленьким блестящим лезвием. Однако нож не обязательно должен быть большим, чтобы многое изменить. Стур воззрился на него через плечо. Его глаза были по-прежнему влажными, но теперь от ужаса, а не от злобы.
– Что ты делаешь?!
Клевер ухватил его за подбородок и прошипел ему в лицо:
– Даю тебе последний урок. Все эти большие имена из прошлого, на которые ты вечно дрочил, – Шама Бессердечный, Черный Доу, Девять Смертей… Видят мертвые, это были настоящие мерзавцы, но они заслужили свои имена! Они вырвали их у мира собственными руками и собственной волей! А Сумрак? – Он повернул голову и сплюнул в море. – Это еще что за говно? Ты родился с этим именем. Все, что у тебя есть, тебе преподнесли на блюде. Ну так вот что я тебе скажу, паренек…
Он взялся за алмаз и содрал знаменитую цепь, которую некогда носил Бетод, через голову Стура.
– То, что легко дается… так же легко и отбирается!
Трясучка нагнулся и одним спокойным, плавным движением, словно чистил яблоко, перерезал сухожилия под коленом Большого Волка.
Повисла недолгая пауза, как будто Стур не сразу осознал, что с ним произошло. Потом его глаза выпучились, и он издал пронзительный, завывающий вопль, забился, выворачиваясь; кровь струями стекала по его икре. Шолла поморщилась и отвела взгляд. Нижний нахмурился и крепче сжал руку Стура, бесстрастный, словно пастух, придерживающий овцу во время стрижки. Гвоздь улыбнулся от уха до уха, словно услышал первостатейную шутку.
– Давай! – крикнул он сквозь вопли Стура. – Нехорошо оставлять человека хромым на одну ногу!
Трясучка пожал плечами. В его здоровом глазу отражалось не больше эмоций, чем в металлическом. Он снова нагнулся и повторил операцию с другим коленом.
Клевер, засунув королевскую цепь в карман своего нового плаща, наблюдал со сложенными на груди руками. В целом он мало раздумывал о мести, и прошло много времени с тех пор, когда страдания других людей доставляли ему удовольствие, но надо было признать, что чувство было приятным. Не настолько приятным, как если бы Чудесница по-прежнему была рядом, но все же это было неплохо.
– Надо бы его перевязать. – Трясучка тщательно вытер свой ножик о тряпку. – Будет жаль, если он истечет кровью.
Он искоса взглянул на Клевера и кивнул ему:
– Рад, что ты перешел на нашу сторону.
– Я всегда был на вашей стороне. – Клевер смотрел, как Гвоздь тащит прочь скулящего и плачущего короля Севера. Его залитые кровью голые ноги волочились, драгоценная пряжка его ремня подпрыгивала и гремела о доски причала. – Просто выжидал подходящего момента.
Историческая сноска
У Лео, наверное, в жизни не было настолько трудной задачи, как взобраться на этот помост, но он был исполнен решимости сделать это самостоятельно. Сохранить за собой хотя бы немного гордости – хотя, видят мертвые, гордость не принесла ему ничего хорошего. Именно гордость в первую очередь и привела его сюда.
Раньше он шутя залезал на самые высокие горы. Теперь ему приходилось собираться с силами перед каждой ступенькой. Пот заливал ему лоб, старая рана в правой ноге по-прежнему болела. Болела еще хуже, чем прежде, – теперь, когда на эту ногу приходилась бóльшая часть его веса. Но это было ничто по сравнению с мучениями, которые доставляла ему вторая нога. Нескончаемая, пульсирующая, сокрушающая, тошнотворная боль. И самое смешное, что самой-то ноги больше не было!
Он все пытался пошевелить ноющими пальцами, покрутить стопой, чтобы умерить боль в лодыжке, опустить на землю пылающую стопу, чтобы опереться. А потом вспоминал, что их больше нет. Его ногу раздробило, расплющило, после чего этот бесполезный кусок мяса отпилили пилой и сожгли, и все, чем он был, ушло вместе с ней. Он больше не был воином. Не был лидером. Не был лордом-губернатором. Теперь он был просто сноской в учебнике истории: человек, превратившийся из героя в злодея из-за собственной самонадеянности, собственной беспечности и…
Он ахнул: на самой верхней ступеньке костыль соскользнул и выпал из его руки. Лео махнул рукой, хватаясь за пустоту, а потом его щека с силой впечаталась в помост. Раздалось несколько возгласов, кто-то даже всхлипнул. Может быть, он сам.
Его левая рука была почти бесполезна. Приложив мучительное усилие, он мог приподнять ладонь и вызвать едва заметное подергивание в указательном пальце, но остальные просто безвольно болтались. Он даже почти не чувствовал, когда в них втыкали иголки. Как объяснил хирург, его руку изрешетило металлическими обломками, которыми была заряжена пушка, а также обломками его собственного щита, в результате чего были повреждены нервы. Ему зашили раны, но больше ничего нельзя было сделать.
Самое смешное, что они лечили того, кого собирались повесить.
Он кое-как приподнялся, опираясь на здоровую руку. Стиснув зубы, сумел подтащить под себя правую ногу, застонав, когда пришлось перенести вес на обрубок левой. Но после того как он встал на четвереньки – а точнее, на одну руку и одно колено, – что было делать дальше? Он не мог дотянуться до костыля, не потеряв равновесия, а даже если бы и смог, как бы ему удалось потом вытолкнуть себя наверх? Было время, когда Лео дан Брок совершал невозможное, побеждая в поединке величайшего фехтовальщика своего времени, или в одиночку прорываясь сквозь ряды неприятеля, или вопреки всему поворачивая ход войны. Теперь совершить невозможное означало для него просто встать.
