Ларри засмеялся и вернулся к картине.
В полдень появился Диккинсон с корзинкой:
– Милая Мэри над вами сжалилась.
Они втроем уселись в тени тележки с сеном, чтобы съесть хлеб с сыром и выпить сидра. Ларри глянул на Эда: тот раскинулся на скошенной траве, с аппетитом жуя пышный домашний хлеб. На лице и плечах у него подсыхали капли пота.
– Ты похож на красивое здоровое животное, – сказал он.
– Вот и прекрасно, – ответил Эд.
Рекс подошел к мольберту.
– Прямо Сезанн, – похвалил он.
– Стоило вообще мучиться? – усмехнулся Ларри. – Все это уже писали, и намного лучше.
Рекс окинул взглядом молчаливый пейзаж:
– И не подумаешь, что война идет.
– А я люблю войну, – сказал Эд.
– Это потому, что ты романтик, – заметил Ларри. – «И смерть мне мнится почти легчайшим счастьем на земле».[7]
– Хорошо сказал.
– Это не я, это Китс.
– Что касается меня, – сообщил Эд, – к Рождеству меня уже убьют, и меня это устраивает. Когда ты готов к смерти, все кругом приобретает особый вкус и запах.
Ларри нахмурился, веря и не веря своим ушам:
– А как же Китти?
– А что с ней?
– Я думал, ты ее любишь.
– О господи, даже не знаю. – Эд растянулся на земле в полный рост. – Какое будущее я могу предложить этой девушке?
– А ты рассказал ей о своих планах умереть к Рождеству? – Она мне не верит. Думает, если будет сильно меня любить, так меня и не убьют.
– Она права, – кивнул Ларри. – Трудно даже вообразить, что человек, которого ты любишь, может умереть.
– Я легко могу представить, что мы все умрем, – ответил Эд. – Видимо, это значит, что я никого не люблю.
– Китти считает, что ты ее любишь.
– Люблю, наверно.
– Ты ведь сейчас говоришь первое, что в голову придет.
Эд перекатился на живот и, прикрыв глаза ладонью, посмотрел на Ларри.
– Мы с тобой давным-давно знакомы, – начал он, – и нам не нужно расшаркиваться друг перед другом. Мне кажется, мы можем поговорить откровенно.
– Конечно.
– Дело в том, Ларри, что ты, на мой взгляд, очень хороший человек, таких нечасто встретишь. Я совсем другой. Я живу во тьме внешней, как ты выражаешься. Это правда, и гордиться тут нечем. И впереди я вижу лишь мрак. Знаю, ты подумаешь, что я эгоист. Но я действительно люблю Китти и потому сомневаюсь, справедливо ли будет тащить ее за собой в эту тьму.
Ларри наконец понял, чего хочет от него старый друг. Он был тронут доверием, хотя и чувствовал печальный груз тайны, ложащийся ему на плечи.
– В чем дело, Эд? Тебе от меня что, благословение нужно?
– Может, и нужно.
– Все, что ты должен ей, – это любовь, – сказал Ларри. – А что делать с тьмой?
– Ее видишь не только ты. – Он произнес это так тихо, что Эд не расслышал.
– Что ты сказал?
– Ее видишь не только ты, – повторил он громче.
Эд молча смотрел на него.
– Мы все с ней столкнемся, – пояснил Ларри. – И Китти тоже. Она не ребенок.
Эд не отрывал от него взгляда.
– Война не может продолжаться вечно, – встрял в разговор Рекс.
Ларри покачал головой и вернулся к мольберту. Теперь его кисть двигалась быстрее, накладывая краску более смелыми мазками. Над холмом солнце прожигало лучами слой облаков, а на картине небо приобретало золотисто-янтарные тона.
Эду надоело возиться с сеном, он подошел, сжал плечо Ларри:
– Спасибо.
– За что? – удивился Ларри.
– Ты знаешь, – сказал Эд и ушел.
Рекс побродил по берегу реки в поисках бабочек, но вскоре вернулся.
– Тебе нужно бабочками заняться, Ларри. Их окрас похож на картины современных художников. Вот, смотри. Бархатница волоокая. Очень распространенный вид. На каждом коричневом крыле есть желтое пятнышко, а в каждом желтом пятнышке – черная точка, похожая на глаз.
Ларри продолжал писать, но ему хотелось поговорить, потому он был благодарен Рексу, что тот остался.
– Что думаешь насчет Эда и Китти? – спросил он.
– Да ничего не думаю, – пожал плечами Рекс.
– Как считаешь, он ей подходит?
– Понятия не имею. Это разве не она решать должна?
Ларри взял другую кисть и смешал немного синей краски с капелькой черной – небо должно стать более зловещим.
– Тебе не кажется, что он говорит странные вещи?
– Он вообще странный, – ответил Рекс. Тут он заметил еще одну достойную внимания бабочку. – Это голубянка коридон. Разве не красавица?
Но Ларри продолжал гнуть свою линию:
– Говоришь, Китти решать? Правильно, конечно. Но сейчас у нее небогатый выбор. Только Эд.
– А, я понял, – отозвался Рекс. – Хочешь предложить свою кандидатуру?
– Думаешь, это нечестно?
– Ничего нечестного тут нет. Но, полагаю, это считается дурным тоном.
– Тогда ответь еще на один вопрос, – не отставал Ларри. – Если один парень говорит, что интересуется девушкой, имеет ли он на нее какое-то право? Что же, всем остальным надо держаться подальше?
Рекс задумался.
– Мне кажется, нужно подождать, чем закончится попытка первого парня. Если ничего не выйдет, тут уж твоя очередь.
– Я тоже так думал, – кивнул Ларри. – Но сегодня, слушая Эда, я начал подозревать, что недостаточно настойчив. Но ты прав, Китти сама решит.
– Послушай, Ларри, – сказал Рекс, – если хочешь намекнуть Китти о своих чувствах, то намекни. Не вижу в этом ничего дурного.
– Правда?.. – Ларри продолжал работать над грозовыми небесами. – Ну а ты что, Рекс? Никогда не хотел завести себе подружку?
– О, – махнул рукой Рекс, – это не по моей части.
* * *
Луиза Кавендиш получила приказ о переводе на новое место службы: с сентября ей предстояло перебраться в Центральный Лондон. Это заставило ее крепко призадуматься.
– После обеда беру отгул, – объявила она.
После чего тронула губы помадой, расчесала золотистые волосы, затянула пояс и отправилась в хозяйскую часть дома.
– Джордж, – обратилась она к владельцу поместья, обнаружив его, как обычно, на кухне, – сегодня тепло, вам следует прогуляться. Не дело вечно торчать дома.
