Первый год молодой юрист как практикант вообще трудился без оплаты, со второго года стал приносить домой заработок. Но он был таков, что едва мог покрывать карманные расходы, так что еще в течение довольно продолжительного времени благосостояние семьи в значительной степени зависело от унаследованной от отца ежегодной ренты в 12 тысяч долларов да еще от материнских вспомоществований.
Франклин работал над разрешением юридических конфликтов мощных фирм добросовестно, но без огонька. Да и давали ему как начинающему второстепенные поручения. Сам он считал себя то «мальчиком на побегушках», то вполне сложившимся юристом. Через много лет он записал: «Когда я стал вполне развитым юристом…» — имея в виду именно работу в названной фирме. «Там я стал членом так называемой ученой профессии», — продолжал он со смесью иронии и гордости.
По истечении срока «ученичества» Рузвельту стали поручать самостоятельные, хотя и мелкие дела, правда, связанные с заботами известных фирм и учреждений. В 1909 году, например, он представлял в суде интересы Морского института, которому некое частное агентство скорой помощи предъявило обвинение в том, что его сторож выстрелил в человека и пришлось несчастного бесплатно везти в больницу.
Рузвельта значительно больше интересовали дела муниципального суда Нью-Йорка, которые также вела фирма Картера, Ледиярда и Милбёрна. Здесь он, к огромному своему интересу, обнаружил две вещи, которые счел для себя исключительно важными.
Во-первых, муниципальные судебные дела, как в зеркале, отражали повседневную жизнь мегаполиса, в частности тяжбы социально-политического характера, связанные с деятельностью механизмов Демократической партии. К своему немалому удовлетворению, Рузвельт постепенно убедился в значительной эволюции Таммани-холла с приходом туда в качестве босса Чарлза Мёрфи, сменившего Ричарда Кроукера, имя которого ассоциировалось со взяточничеством, вымогательством, избирательными подтасовками и всякими другими видами мошенничества.
Мёрфи был несравненно честнее, стремился приблизить партийные дела к судьбам рядовых американцев и бороться, хотя далеко не всегда успешно, против коррупции. Франклин в свободное время зачастил в Таммани-холл, изучая практику партийно-политической борьбы и стремясь найти свою нишу. Он, правда, убеждался, что Мёрфи во многом повторял предшественника, прежде всего во властности и грубости. Возникшая было симпатия к Таммани-холлу довольно быстро угасла.
Во-вторых, ведя дела юридической фирмы, прислушиваясь к тому, что происходило в муниципальном суде, знакомясь и беседуя с амбициозными политиками, Рузвельт всё больше убеждался в том, что был прав, оставив Колумбийскую школу права, ибо реальная, в том числе юридическая, жизнь решительным образом отличалась от того, чему учили догматы и Гарварда, и Колумбии. Через много лет, когда Рузвельт был уже опытным политиком, президент Колумбийского университета Николас Батлер попытался подтрунить над ним, заявив: «Ты никогда не сможешь назвать себя интеллектуалом, пока не возвратишься в Колумбию, чтобы сдать экзамены по праву». Франклин, недолго думая, возразил: «Это как раз и свидетельствует о том, как мало значит для нас право». Конечно, в этом ответе был немалый оттенок стремления поставить на место собеседника, ибо Рузвельт на самом деле не отвергал ни правовые нормы, ни интеллектуальную работу.
Он, однако, всё более убеждался в том, что для него практическая политика, которая базировалась бы на действующих нормах, но не становилась их рабыней и решительно отвергала бы догматы, выходила на первый план. Оставаясь честным и стремясь действовать в соответствии с принципами демократии, как он их понимал, Рузвельт проникался мыслью о том, что реальные повороты событий бурного XX века уже не укладываются, а в дальнейшем будут всё дальше выходить за пределы замшелых правовых норм, которые необходимо будет приспосабливать к этим изменениям. Ему всё более близкими становились слова из «Фауста» Гёте: «Теория, мой друг, суха, но зеленеет жизни древо»[5]. Он всё более глубоко понимал разницу между правильными, но абстрактными юридическими теориями и реальными коллизиями, теми «делами», которыми ему приходилось заниматься в адвокатской конторе и которые никогда полностью не вписывались в теоретические схемы, просто выдвигались из них хотя бы чуть-чуть, каким-то крохотным непослушным уголком. Именно эта сторона и юриспруденции, и политики была ему по-настоящему близка. Но одновременно она вела к всё более прохладному отношению к юридической казуистике, если не к прямому раздражению.
Добиваться того, чтобы правовые постулаты стали как можно более гибкими, давали возможность судьям, а вкупе с ними адвокатам пользоваться ими не формально, а во благо порядочных людей, — такой строй мыслей доминировал у Франклина, когда он размышлял о своей возможной политической карьере. Задумывался ли он о том, что гибкая юриспруденция в руках людей недобросовестных, но облеченных властью становится оружием смертоносным? Источники не дают ответа на этот вопрос. Думается, что Рузвельт просто не мог игнорировать соображения такого рода, но примеривал политическую одежку прежде всего на себя самого, надеясь в будущем найти наиболее правильное, справедливое сочетание между нормами права и людскими потребностями. Некоторая двойственность, порой даже нерешительность в принятии политических решений, которая возникла у Рузвельта в молодые годы, со временем уменьшилась, но так до конца никогда и не исчезла.
* * *
Появившихся у него политических амбиций Франклин особенно не скрывал. Его коллега, сидевший в юридической фирме за соседним столом, вспоминал, что однажды в 1907 году в случайно завязавшемся разговоре о планах и перспективах Рузвельт поделился своими намерениями: вскоре он собирался принять участие в выборах в местные органы, а в будущем мечтал стать президентом страны подобно его родственнику. При этом были перечислены должности, которые занимал Теодор Рузвельт: депутат Ассамблеи штата, помощник военно-морского министра, губернатор штата Нью-Йорк. «Каждый, кто управляет Нью-Йорком, — заключил он с неожиданной откровенностью, — имеет хороший шанс стать президентом».
Поразительно, но Франклин Рузвельт почти полностью повторил политический путь «дядюшки Тедди», во всяком случае те три основных пункта государственной карьеры, которые он, 25-летний клерк адвокатской фирмы, назвал случайному собеседнику. Правда, в отличие от Теодора Рузвельта, который не только был республиканцем, но и отождествлял себя с властными силами крупных городов, прежде всего Нью-Йорка, Франклин, несмотря на то, что жил и работал в этом мегаполисе, чувствовал себя значительно ближе к сельским жителям северной части штата, даже к фермерам. Да и традиционно он продолжал считать себя принадлежащим к Демократической партии.
Первый этап наступил сравнительно скоро. На президентских выборах 1909 года Республиканская партия поддержала не Теодора Рузвельта (сочли, что двух четырехлетних сроков в Белом доме ему достаточно), а Уильяма Говарда Тафта по прозвищу Большой Билл. Избрание Тафта, с одной стороны, несколько осложнило карьерные перспективы Франклина, так как в подсознании всех, с кем он имел дело, маячила фигура могущественного родственника, превратившегося теперь, правда, ненадолго, в отставного политика. С другой стороны, избирательные возможности стали более ясными, ибо, будучи сторонником Демократической партии, Франклин так или иначе должен был вступать в споры, а возможно, и в острые конфликты с республиканцами. В самой же Демократической партии укрепилось прогрессистское крыло, которое смотрело благосклонно на молодого, но многообещающего юриста.
