Нездила содрогнулся и быстро глянул по сторонам – не догадался ли кто о его крамольных мыслях? Но всем было сейчас не до страстей толмача. Тяжелые взгляды русичей прикипели к Батыю, который отошел от карты и с прищуром смотрел на Федора. Ноздри мунгала раздувались, а желваки ходили ходуном.
– Думаешь, я встану на колени перед кем-то из вас? – холодно бросил он, снова сел за стол и, оторвав большой кусок мяса, впился в него зубами.
Цогт хлопнул в ладоши, из темных углов шатра послышалась музыка и на свет выступили танцовщицы. Их тонкие гибкие тела прикрывали цветастые полупрозрачные шелка, на шеях, бедрах, запястьях и щиколотках звенели бессчётные украшения. Девушки сверкали подведенными сурьмой глазами и извивались, будто змеи.
Мунгалы одобрительно зашумели, а некоторые даже встали из-за стола и отошли, чтобы понаблюдать за танцем.
Музыка заглушала голоса, позволяя рязанским послам обсудить дальнейшие планы. Нужно было возвращаться домой как можно быстрее и предупредить Юрия Ингваревича о том, что Батый собирается идти на город.
Нездила в разговоре участия не принимал. Он сидел с мрачным видом, предаваясь тяжелым думам. Будущее представлялось безрадостным – Рязань не выстоит. По сравнению с бесчисленными татарскими полчищами, княжеская дружина выглядела просто смехотворно. А умирать за город, который так и не стал ему домом, Афанасий Прокшич не имел никакого желания. Любимая женщина здесь принадлежала другому, а в глазах всего княжеского двора он – высокородный боярин – оставался всего лишь черниговским выскочкой. Так за что же кровь проливать?
Горше всего становилось от мысли, что нет от этой подлой судьбы исхода. Некуда было податься, негде найти спасения.
– Доблестный Субудай-багатур хочет поговорить с досточтимым советником коназа Федора, – раздался возле самого уха негромкий голос. Нездила вздрогнул и оглянулся. Позади стоял, согнувшись в уважительном поклоне, слуга-мунгал. Боярин перевел взгляд на тучного военачальника, восседавшего по правую руку от своего господина, и тот приветственно кивнул.
Рязанские послы все еще оживленно обсуждали дальнейшие планы, а потому никто не обратил внимания, когда Нездила встал и пошел за прислужником.
– Садись, ильчи-нойон, – пригласил Субудай после того, как гость поклонился Батыю, – хан сидел совсем рядом и сдержанно кивнул на вежливое приветствие.
– Ты слишком высоко величаешь меня, тумэнбаши. Я лишь скромный толмач при коназе Федоре.
Когда Афанасий Прокшич опустился рядом с военачальником, расторопный служка тут же поставил перед ним кубок и налил его до краев.
– А что ж так? – поднял свою чашу Субудай и пригубил, всем своим видом показывая, что ждет от собеседника того же. – Ты похож на человека высокородного, на славного багатура, которому должно командовать тысячей, а не только чужие слова переводить.
Нездила с горечью усмехнулся – ханский советник высказал именно то, о чем и сам он не раз думал, проклиная несправедливость судьбы.
– Я родом из Смоленска. А батюшка мой, Прокша, служил пронскому коназу Глебу Владимировичу. Был его правой рукой и сподвижником.
– Слышал про коназа Глеба, – кивнул Субудай, буравя Афанасия Прокшича внимательным взглядом.
Тот усмехнулся:
– Конечно. Его еще отступником кличут за то, что перебил своих братьев в Исадах. После этого много крови было пролито, Глеб бежал к половцам, а отца моего лишили всех почестей и должностей, а мне пришлось уехать из города, чтобы не прозябать всю жизнь с клеймом сына отступнического прислужника. Теперь я при дворе рязанского князя подвизаюсь. И хорошо, хоть так.
Толстые щеки мунгалского военачальника затряслись, когда он покачал головой. Всем своим видом Субудай-багатур выражал сочувствие и одновременно несогласие со скорбным жребием, который достался достойному черниговскому боярину.
– Сын не должен отвечать за поступки хозяина, которому служил его отец. Я вижу, ты человек благородного происхождения, сведущий в науках и сметливый, – на последнем слове советник сделал особое ударение. – Переходи на службу к Саин Бату, хан сделает тебя тумэнбаши, и ты займешь достойное положение, которое приличествует потомку знатного рода.
Глаза Афанасия Прокшича сверкнули – Субудай предлагал стать у правителя Золотой Орды темником. Под его началом будет десять тысяч воинов, к его слову будут прислушиваться при ханском дворе, золото потечет рекой в его сундуки – ведь поход на Русь только начался. Нездила своими глазами видел карту наступления. У Батыя несметные полчища вышколенных, дисциплинированных и беспощадных воинов, которые легко одолеют урусских князей. Можно считать, что война монгольским улусом уже выиграна, так стоит ли оставаться на стороне проигравших?
– Что от меня потребуется? – спросил Афанасий Прокшич, хотя и так знал ответ.
– Помоги взять Рязань, и благодарность Бату-хана обеспечит тебе, твоим детям и внукам великое будущее.
Черниговский боярин посмотрел долгим взглядом на сидящего неподалеку Батыя, – тот будто и не слышал разговора своего советника с одним из урусских послов. Хан следил за танцовщицами, переговаривался с приближенными и нарочито не смотрел в сторону рязанцев, которые все так же сидели на противоположном конце стола и напряженно ждали окончания пира. Всем своим видом сын Джучи показывал, что ему и дела нет до беседы Афанасия Прокшича и Субудая, однако боярин мог поклясться, что Батый все слышит. А раз слышит, значит молчаливо поддерживает все обещания.
Перспектива перед Нездилой открывалась сказочная… Только нужны ли ему все эти золотые горы, если любимая Евпраксия останется в загребущих руках княжича?
– Соглашусь помочь вам, – начал Афанасий Прокшич, осторожно подбирая слова. – Но не за чины и богатства. Мне одно нужно – Евпраксия, жена молодого коназа Федора. Нет прекраснее на свете женщины. Коли отдадите ее мне, Рязань будет вашей.
Ничего не успел ответить Субудай-багатур – перекрывая музыку, в шатре раздался голос Бату-хана:
– А ты, оказывается, жадный, коназ Федор. Говорят, у тебя жена красавица, каких свет не видел, но ты ее прячешь. Езжай назад, привези мне свою жену. Я возьму ее себе в наложницы и обойду стороной твой город.
Узкоглазые язычники хором загоготали, стали наперебой что-то выкрикивать, показывая непристойные жесты.
Внутри у Нездилы все помертвело. Он в ужасе глянул на княжича и напоролся на тяжелый, как пудовая гиря, взгляд.
– Переводи, толмач, – с ехидной улыбкой бросил мунгалский хан. Сомнений не оставалось, он слышал весь разговор и, улучив удачный момент, предал самого предателя. Может, он вовсе и не собирался переманивать к себе Афанасия Прокшича, может, все, что Батыю было нужно, это зацепка, повод оскорбить Федора так, чтобы никакие переговоры стали невозможны.
И Нездила дал ему этот повод.
Бесцветным голосом, еле ворочая языком, Афанасий перевел:
