Итальянский футуризм, прародитель многочисленных зарубежных футуризмов и авангардизмов, отнюдь не намерен ограничиваться своими мировыми победами, достигнутыми «в славное двадцатилетие артистических и политических побед, освященных пролитой за них кровью», как сказал Бенито Муссолини. Итальянский футуризм также противостоит косности, выдвигая свою программу кардинального обновления кухни. Среди всех артистических и литературных движений он единственный обладает безрассудной отвагой. Живопись и литература XX века – это лишь две разновидности умереннейшего и практичного правоверного футуризма. Под натиском традиционализма они осторожно пытаются насаждать новое с максимальной выгодой для себя.
Против спагетти
Философы определяют футуризм как «деятельный мистицизм», Бенедетто Кроче[96] именует его «антиисторизмом», Граса Аранья[97] «освобождением от эстетического террора», мы же называем его новаторской итальянской гордостью, применяя формулу искусства как подлинной жизни, религией скорости, величайшим порывом человечества к синтезу, духовной гигиеной, методом перманентного творчества, машинной эстетикой.
Таким образом, мы, футуристы, поступаем крайне непрактично, пренебрегая примером и предостережениями традиции для того, чтобы любой ценой изобретать нечто новое, которое все считают безумным.
Признавая, что, хотя плохо или вульгарно питавшиеся мужчины и вершили в прошлом великие дела, мы тем не менее провозглашаем следующую истину: люди думают, мечтают и действуют в зависимости от того, как и что они пьют и едят.
Проконсультируемся по этому поводу с нашими губами, языком, нёбом, нашими вкусовыми рецепторами, секреторными железами, радостно вступая тем самым в область желудочной химии.
Мы, футуристы, полагаем, что любовное наслаждение у мужчины подобно глубоководному экскаватору, роющему вглубь, в то время как у женщины оно растекается веерообразно, в горизонтальной плоскости. Нёбное наслаждение, напротив, как у мужчины, так и у женщины, всегда распространяется по вертикали, снизу вверх. Кроме того, необходимо отметить, что итальянец в этом случае становится грузным, неповоротливым, отяжелевшим, глухим и слепым. Впрочем, его всегда дополняет стройная, изящная, страстно извивающаяся итальянка – воплощенные нежность, сияние, воля, порыв, героическая стойкость. Давайте сотворим гибкие итальянские тела, приспособленные к легчайшим алюминиевым поездам, которые придут на смену нынешним тяжелым составам из железа, дерева и стали.
Мы, футуристы, убежденные в том, что в грядущем мировом пожаре выживет и победит более гибкий и проворный народ, возродили мировую литературу с помощью свободной речи и спонтанности, очистили скучный театр посредством внезапного алогичного синтеза и трагедии неодушевленных предметов, усилили скульптуру антиреализмом, создали геометрическое архитектурное великолепие, отбросившее декоративность, положили начало абстрактным кинематографу и фотографии. И вот теперь мы творим новую пищу, приспособленную к все более воздушной и легкой жизни.
Необходимо прежде всего:
а) Отменить спагетти, эту нелепую итальянскую гастрономическую религию.
Возможно, англичанам сгодятся сушеная треска, ростбиф и пудинг, голландцам – отварное мясо с сыром, немцам – кислая капуста, копченый шпик и свиная колбаса; но спагетти не годятся для итальянцев. Например, они не сочетаются с живостью и страстной, щедрой и интуитивной душой неаполитанцев. Среди неаполитанцев, впрочем, можно встретить героических, артистичных, вдохновенных воинов, пламенных ораторов, проницательных адвокатов, крепких земледельцев, несмотря на огромные ежедневные порции спагетти. Неаполитанцы поглощают их с типичным ироническим и сентиментальным скептицизмом, часто гасящим их героический энтузиазм.
