— Большая честь, что старшая жена попросила моего сына. Я думаю, что так будет лучше для мальчика. Теперь он займет в семье достойное место, — добавила она с глубокой грустью в голосе. Ее сердце было разбито, и огонь, горевший внутри нее, казалось, угас насовсем.
С удивлением я посмотрела на нее. Эти китайские обычаи казались мне просто чудовищными. Муи Цай иногда приходила посидеть со мной ночами, которые она не могла проводить в одиночестве, слушая призывные крики лемуров в рамбутанговых деревьях. Она все с той же легкостью влезала ко мне в окно, но что-то в ней изменилось. Смеющаяся девчушка, полная озорных затей, куда-то пропала. На ее месте сидела женщина с потерянным круглым лицом. Как побитый щенок, сидела она у меня на кухне, спрятав подбородок в ладони. Иногда в деталях рассказывала о том, как у нее забрали ребенка.
«А чего же ты ожидала? — повторяла она презрительные слова своей мерзкой хозяйки. — Или ты считаешь себя выше первой жены?» И с жаром начинала говорить, что она и не думала ставить себя выше, чем первая жена. Конечно же, она знает свое место. Она всего лишь Муи Цай. Бедная Муи Цай. У меня было двое прекрасных малюток, а у нее — только понимание того, что ее ребенка укачивает чужая женщина. Иногда, когда она смотрела на моих двойняшек, которые мирно сопели во сне под хлопковыми одеялами, у нее на глазах выступали горькие слезы. Она начинала всхлипывать и вытирать слезы рукавом, при этом шепча кротким голосом: «Это была воля богов».
Потом однажды она снова забеременела. Торжествуя от признаков своей мужской плодовитости, хозяин пообещал, что на этот раз она сможет оставить ребенка себе. Первая жена не навестила Муи Цай, что было хорошим знаком. Это Муи Цай твердо усвоила. Отсутствие новостей от главной женщины их семьи — это уже хорошие новости сами по себе.
Я перестала кормить грудью и тоже забеременела. Муи Цай и я снова были вместе, играли в китайские шашки и негромко смеялись при свете керосиновой лампы. После обеда, когда ее хозяйка обычно спала, она садилась на подоконник, и мы вместе мечтали вслух. Это были мечты о невозможном — о том, как многого достигнут в будущем наши дети. Иногда она помогала мне выкапывать земляные орехи. Мы вместе мыли их и варили, наполняя кухню влажным паром. Именно тогда она начала время от времени вздыхать и говорить мне о том, что самое счастливое время она провела у меня на кухне. По мере приближения родов Муи Цай становилась все более взволнованной. Где-то глубоко в сердце шумели голоса предков, которые напоминали ей о предсказании, которое прозвучало внутри душной палатки более двух лет назад. Множество умерших родственников стояли, протянув руки, желая оставить ее бездетной. Неужели хозяин обманет ее?
Часто ночью бедняжка просыпалась от кошмаров, а сердце бешено стучало, вырываясь из груди. Поднявшись с постели, она выходила из своей комнаты и смотрела в черноту ночи, пытаясь увидеть огонек керосиновой лампы в моем окне. И если он мерцал, то Муи Цай с облегчением вздыхала, закрывала тихонько свою дверь и шла на свет. Даже в последние месяцы беременности она взбиралась на невысокий подоконник окна в кухне. Как сладкий, неясный голос из прошлого, я все еще слышу слова: «Лакшми, ты мой огонек в ночи».
Я всегда была рада увидеть ее круглое лицо. Иногда мы о чем-то шептались, а иногда просто сидели в темноте, размышляя каждая о своем. Когда я вспоминаю о том времени, я понимаю, насколько ценной была наша дружба. Если бы только я знала тогда то, что знаю сейчас… Я бы прошептала этой девушке на ушко, что люблю ее. Сказала бы, что она моя лучшая подруга, и еще сказала бы ей: «Ты моя сестра, а это твой дом». Может быть, я просто была слишком молода, слишком занята собственными делами и детишками. Я принимала наши близкие отношения с Муи Цай как что-то само собой разумеющееся и никогда не задумывалась о том, как они для меня важны. Иногда без каких-либо причин она просто начинала рыдать, говоря несчастным, полным страданий голосом: «Я родилась под несчастливой звездой».
Муи Цай родила еще одного мальчика. Она говорила, что у него были черные волосы. И что он улыбался ей. Она прижимала его к груди и целый день не выпускала из рук. На второй день ее хозяйка пришла к ней в комнату. У нее было хищное выражение лица, когда она говорила Муи Цай о том, что ребенок первой жены умер месяц назад и что их долг помочь ей. Муи Цай должна отдать своего ребенка скорбящей женщине. Узнать о смерти первого сына было еще тяжелее, чем мысль о том, что нужно отдать и второго ребенка. В смятении мать покачала головой и отдала своего младенца. В душе Муи Цай знала, что ее старший сын умер из-за того, что его разлучили с ней.
Она стояла с посеревшим лицом, так и не проронив ни слезинки, даже когда ее злобная хозяйка бессердечно продолжила:
— Ты молода и очень плодовита. У тебя в животе найдется еще много сыновей.
— И вы заберете их всех? — тихо спросила Муи Цай. Настолько тихо, чтобы третья жена ее не услышала.
Через два месяца в наш душный малярийный мир явилась моя Анна. Она была цвета карамели, с огромными глазами. Те ночи были самыми страшными для меня. Сначала горячечная лихорадка, потом холодный пот и ужасный, неконтролируемый озноб. Днем в слабом тумане, вызванном действием хинина, я увидела своих детей на руках у Муи Цай. В течение семнадцати дней Айя виделся мне как бесплотная тень, а дети — как яркие точки, слышался беспокойный шепот рядом с кроватью. Иногда я чувствовала прохладные губы мужа у себя на лбу, а иногда по лицу пробегали чьи-то любопытные пальцы. Но чаще всего мне хотелось отвернуться и провалиться в черноту беспамятства. Когда все закончилось, у меня пропало молоко, а грудь превратилась в камень. Я ощупывала ее пальцами — она была твердой и очень болела. Я чувствовала себя слабой и разбитой. Единственным, кто мог вызвать хоть слабую улыбку на моем лице, был Лакшмнан.
Я смотрела на маленькую Анну и чувствовала жалость. Бедный ребенок. Для нее у меня не осталось материнского молока, но она была маленьким прекрасным созданием с огромными сияющими глазами. И я благодарила небеса за то, что еще один мой ребенок не унаследовал гены неуклюжего мужа. Я лежала в постели и смотрела, как Айя осторожно держал дочку в руках, как будто боясь уронить ее или причинить боль, хотя Мохини он с первого дня брал на руки, как опытная нянька.
Муи Цай была просто очарована моей новорожденной дочуркой. Она реагировала на Анну так, как никогда не реагировала на Лакшмнана или Мохини. Она находила очарование и радость даже в самых маленьких деталях.
— Посмотри, какой маленький у нее язычок, он такой забавный! — однажды воскликнула она, и ее круглое лицо осветилось радостной улыбкой. В другой раз я вернулась с рынка и увидела, что Муи Цай кормит Анну грудью. Она виновато посмотрела на меня.
— Прости, но ребенок кричал от голода.
Внезапно я поняла, почему Анна не ест разведенное сгущенное молоко. С горящими ушами я слушала объяснения Муи Цай: у нее пропало молоко после того, как забрали ребенка, а после первого крика Анны груди Муи Цай неожиданно снова стали наполняться молоком. Прямо в тот момент, в присутствии моего мужа ее блузка стала влажной от молока.
