Первые недели Каролина ждала, что появится бывший хозяин собаки, уведёт её. Говорила, что от такой дикой приблуды толку не будет, что нужно было взять нормального щенка у родителей.
Годом позже в семье родился сын. Рожать ездили в город. Потом шумно отпраздновали событие с родственниками и друзьями. Рика, разволновавшись из-за гостей, металась по двору, прыгала, лаяла. Арнольд, улыбаясь, сказал, что она тоже радуется ребёнку, но Каролину такое поведение напугало. Она сказала, что нужно посадить собаку на цепь и не выпускать из будки.
– Бог знает, что у твоей Рики в голове. Её там в лесу волки трепали. Такое не забудешь. Вот перемкнёт у неё, и бросится она на ребёнка! А ему много не надо. Вон зубы-то какие. Сама как волк.
Арнольд отшучивался, говорил, что Рика даже белки ни одной не задушила. Каролина устроила истерику. Привела маму и сестёр. Вместе они в один голос причитали о беспечности Арнольда, говорили, что его отец был таким же, поэтому и погиб так рано – в лапах медведя.
Арнольд разозлился. Сжал кулаки, но промолчал. А на следующий день посадил Рику на цепь. Чтобы всем стало спокойнее. Собака не возражала. Она любила будку. Это был её дом – тёплый и безопасный, не то что тёмная чащоба, где она жила прежде. Можно было лечь на выходе из будки, положить голову на лапы и смотреть на стоявшие за оградой лиственницы – вспоминать беспокойные дни скитаний и радоваться, что они окончились здесь, в деревянной будке с тряпичной подстилкой и двумя жестяными мисками.
Завидев Каролину с младенцем, Рика начинала лаять, радостно вилять хвостом. Женщину это настораживало. Она всё чаще называла собаку приблудой, просила мужа увезти её подальше от села и бросить. Пусть та бежит, куда хочет. Арнольд жену не слушал. Он любил Рику, брал её на охоту, на сбор ягоды и грибов. Научил подбирать в зарослях подстреленную птицу. Если б не жена, он бы и не додумался сажать собаку на цепь, был уверен, что на ребёнка она никогда не бросится.
Так прошёл год. Каролина постепенно забыла о страхе перед собакой, оставляла ребёнка во дворе. Он ползал по дощатому настилу, мял проросшую в щели траву. Ловил кузнечиков, бабочек, жуков – всё, что шевелилось. Поглядывал на Рику и смеялся, если видел, что она приплясывает на месте, лязгает натянутой цепью.
Однажды Каролина развешивала бельё и не заметила, как её сын, торопливо перебирая ручками и ножками, прополз на четвереньках через весь двор и остановился возле собаки.
Услышав крик жены, Арнольд выскочил из дома. Увидел, что она в испуге выронила таз с бельём и указывает ему в сторону будки. Там ребёнок, всем телом навалившись на Рику, теребил ей уши, дергал на её ошейнике цепь. Собака, довольная, шустрила хвостом и, наклонив голову, старалась лизнуть мальчика в бок. Отец рассмеялся, увидев такую сцену. Вернул Каролине сына, а на следующий день, вопреки её крикам и слезам, освободил Рику. Собака от радости долго носилась по двору, затем, присмирев, вползла в сени, куда её не пускали с прошлого года.
Сыну собака понравилась, он теперь не отставал от неё. Хватал Рику за хвост, кусал за лапы, пробовал забраться ей на спину. Стоило Каролине отвлечься, как во дворе начиналась возня. Рика улепётывала от ребёнка, потом бросалась к нему со спины, утыкалась мокрым носом ему в шею. Мальчик вскрикивал, пробовал поймать собаку, но та уже во весь опор мчалась на другой конец двора.
Каролине не нравились эти игры. Она при первой возможности бросала в Рику палкой, ругала её и просила уйти из села куда-нибудь подальше. Каждый вечер твердила мужу, что до добра это не доведёт, что собака дикая, и её дикость обязательно скажется. Пугала тем, что его единственный сын покалечится или даже погибнет. В гости приходили мать и сёстры Каролины. Улыбались, приносили варенье и стряпню, а потом слово в слово повторяли Арнольду всё, что о собаке говорила его жена. Обещали подарить нормального щенка взамен приблуды.
Каролина изо дня в день твердила, что глупо рисковать мальчиком по прихоти – а иначе привязанность Арнольда к Рике она не называла. Грозила, что однажды произойдёт что-то страшное.
И однажды, в самом деле, произошло что-то страшное.
Пихтинск был лютеранским селом, но своей кирхи[7] в нём не было. Не было среди сельчан и пастора. Вместо него исповедовал и крестил местный «учитель». В тот день отмечали его день рождения. Приехали гости из соседних деревень и заимок. Были даже родственники из Иркутска. Мальчика не с кем было оставить, а брать его с собой Каролина не захотела – он в последние дни был простужен, чихал и сопливил. Во двор его не пускали, да он и не рвался. Решили, что в доме ему опасность не грозит, и потому оставили одного, в кроватке.
Рика проводила хозяев до забора. Потом сбегала до курятника – гавкнула на разгомонившихся кур, словно боялась, что они потревожат сон ребёнка, и вернулась в будку. На село опустились густые, как таёжный чай, сумерки. Ветром принесло запахи хвои и сирени.
Праздник был долгим и шумным. От еды, песен и водки устали так, будто весь день косили сено, но были счастливы, повидав старых знакомых и послушав их рассказы.
Арнольд и Каролина вернулись хмельные и не сразу заметили, что Рики в будке нет, что во дворе беспорядок. Стол опрокинут, цветочные горшки сброшены с завалинки. Таз и вёдра валяются.
Дверь в дом была приоткрыта, но даже на это родители не обратили внимания. На замок её всё равно никогда не запирали.
Лишь войдя в сени и включив свет, Арнольд замер. Одежда и обувь – повалены. Мешки с картошкой – выпростаны. Каролина, зашедшая следом, оборвала весёлый лепет на полуслове. Разом сняло хмель – так морозным ветром выдувает тепло из-под открытой рубахи.
Арнольд быстрым шагом проскользнул в прихожую, взял с притолоки ружьё – спрятанное под навесом и незаметное для чужого глаза. Воров в селе не видели уже много лет.
Арнольд бережно шёл по дому. Вспомнил, что не снял ботинки. Подумал, что жена будет ругать его за грязь. Нахмурившись, отогнал эти глупые мысли. Слушал, не скрипнет ли где-нибудь половица. Вор мог быть в доме – услышал голоса и затаился. Ждёт удачной секунды, чтобы сбежать. Или давно сбежал, прихватив всё ценное.
«У нас и ценного-то ничего нет», – подумал Арнольд, когда Каролина, очнувшись от растерянности, рванула к детской. Он не успел её остановить, а потом услышал до того пронзительный крик, что почувствовал, как у него онемели ноги. Стальную зазубренную нить продёрнули через сжатый кулак. Раскалённые иголки втиснули под ногти. Подняв ружьё на изготовку, Арнольд бросился к жене.
В комнате, на ковре у сундука, лежала Рика. Она растерянно смотрела на людей. Приподняла мордочку и затаилась. Её пасть была в крови. Шерсть была в крови. Лапы – в крови. От них тянулись кровавые следы к детской. А на пороге комнаты растеклось потемневшее пятно крови.
Перед глазами зарябило красным. Крик Каролины поднимался всё выше. Арнольд оглох и слышал только своё дыхание. Оно было чёрным и колючим, как ночная темень за окнами, как таёжный мрак, из которого вышла Рика.
