Казалось, вот уже ушли от артиллерийского огня, от разрывающихся «чемоданов» и шрапнели противника, и на время чувство спокойствия внедрялось в нас, но… вот опять над нами кружатся немецкие аэропланы, бросаются с них бомбы и откуда-то с флангов летит и рвется над нами шрапнель и гранаты и «такает» немецкий пулемет, поливая нас пулями. Это – немцы на грузовиках быстро подвозят несколько легких орудий и пулеметов, открывая огонь, и производят у нас не столько потерь, сколько паники!
Пока развертывается и высылает назад цепи пехотный арьергард, пока выезжает на позицию наша артиллерия, немецкие грузовики с орудиями быстро скрываются, чтобы выскочить и загородить дорогу отступающим войскам где-нибудь в другом удобном месте.
Все те города и местечки Восточной Пруссии, мимо которых при наступлении шли мы целых три недели, промелькнули теперь в течение двух-трех дней! Так мы быстро отступали!
На одном указателе дорог, среди перекрестка, немцы уже успели повысить плакат-карикатуру: от размаха огромного немецкого сапога с чудовищной шпорой летит в пропасть наш генерал Ренненкампф. Было и досадно и стыдно видеть это!
Погода пасмурная, все время дует сильный ветер. На душе тоже пасмурно… При минутной остановке у Тракененского конного завода, сирена-ветрометр жалобно воет нам: слышится в ее звуках не то похоронное пение, не то безотчетный плач детей…
За три дня с 29 августа по 1 сентября наш полк пережил этот кошмарный, отступательный марш на протяжении ста двадцати километров и от фортов Кенигсберга докатился до Литвы (до реки Неман)!
Наша дивизия шла в арьергарде, но особенно крупных арьергардных боев вести не пришлось. Не знаю, чем объяснить, но немцы дали возможность почти всей Первой армии, что касается строевого состава, уйти благополучно; но зато в их руки попало большое количество обозов и всяких складов, в том числе и целый арсенал тех немецких ружей, кои взяты были нами в бою под Гумбиненом.
Когда наша дивизия проходила через Эйдкунен, огромный наш склад с продуктами еще не был вывезен: горы мясных и молочных консервов, сахару, рису, какао и тому подобных припасов, заготовленных для наших госпиталей, достались немцам.
Помню бой под Гросс-Колпакеном (северо-восточнее Даркемена), где немцы особенно насели на наш полк, шедший в арьергарде. Обороняясь, полк успел укрепиться в солидно вырытых окопах, на берегу речки, впадающей в реку Ангерап. Немецкие цепи встречены были сильным огнем наших пулеметов и ружей. Бой затянулся до вечера, когда от артиллерийского огня горели все близлежащие усадьбы…
Немцы первые начали отходить, но и мы спешно свернулись и тоже стали уходить вместо того, чтобы преследовать врага! Все действия казались сумбурными, противными и тактике и стратегии! Почти все, и начальники, и подчиненные, в это кошмарное время стали нервными; пример тому – инцидент с капитаном Кемпинским (впоследствии застрелившимся). Командир полка сделал ему замечание, что после боя у Гросс-Колпакена его третья рота отходила в беспорядке…
Капитан Кемпинский схватился за револьвер и с криком: «Значит – я трус, я – трус?!» – тут же хотел застрелиться… Насилу его успокоили ближайшие офицеры и сам командир полка.
В бою под Гросс-Колпакеном погиб доблестный командир 107‑го Троицкого полка полковник Трусевич. От разрыва гранаты взлетевший ком земли ударил его в ногу и пробил сапог: получилась кровавая ссадина на ноге. Казалось, такой пустяк! Но от засорения ссадины землей произошло заражение крови, так называемый «столбняк» – страшная болезнь, и полковник Трусевич в ужасных мучениях (конвульсии, когда человек сгибается в кольцо) скончался, оплаканный своим полком. Похоронен был в Вильно.
Так как в это время уже обошли левый фланг нашей Первой армии с юга, то от Гросс-Колпакена полк изменил маршрут к северу на Сталупенен – Эйдкунен. К Сталупенену мы подходили темной ночью. Почему-то ожидали здесь найти немцев, шли со всеми мерами охранения.
Огромное зарево горящего города встретило нас. Я со своей ротой шел в головной заставе и первый въехал в город. Жуткое впечатление от горящих среди темной ночи домов целой улицы, треска падающих головешек и полного отсутствия людей!
Только сзади одного горящего дома, на высоком крыльце, с изумлением заметил я сидящую седую старуху-немку. Ее трагически-мрачную фигуру временами освещал отблеск пожара… «Что она переживает? – думал я. – Где ее семья? Почему она осталась? Что будет делать старая женщина, одна на пепелище пожара?..» И я невольно перенесся мыслью в Вильно, к своим. И моей семье война может грозить такими же переживаниями! Долго ли будем мы отступать? Ведь вот уже и граница скоро, а «тыловой» путь все ведет нас дальше и дальше, туда, на свою землю!
Осторожно, почти «перебежками», проходил полк вдоль этой узкой улицы Сталупенена, под летящими горящими головешками и искрами огня, чтобы выйти к мосту через речку.
Вот перешли мы границу. Опять мелькнули мне в глаза неизменно стоящие столбы с немецкими и русскими гербами…
Только когда подошли мы к реке Шешупе, преследование наконец прекратилось; даже перестали мы слышать ненавистное нам жужжание немецких аэропланов.
Переправа через реку Шешупе (понтонный мост) в большом количестве собравшихся здесь войск очень затянулась. Например, нашему полку в ожидании своей очереди пришлось простоять в открытом поле, под сильным ветром и дождем, шесть часов. Я в одном кителе (свою шинель, при отходе, я забыл в окопе за Алленбургским мостом) сильно промок и озяб и старался согреться около своего коня Януса.
Перейдя через Шешупе, укрепились на его правом, высоком, берегу, недалеко от деревни Бартники, построив здесь солидные окопы, местами с двухъярусной обороной. Кругозор отсюда был великолепный, а главное – обстрел в сторону противника – очень хороший.
Простуда на переправе через Шешупе и, в особенности, контузия сказались у меня в виде тупой головной боли и повышенной температуры. По ночам я бредил, голова болела, и все время меня тошнило! Старший полковой врач отправил меня в ближайший полевой госпиталь в местечко Олиту. Пролежав там с неделю, я, перед отправлением на фронт, с разрешения начальника госпиталя съездил в Вильно повидаться с семьей. Возвращался я на фронт вместе с командиром 4‑го батальона подполковником Красиковым, тоже выздоровевшим после своего ранения.
VII. Второе наступление в восточную Пруссию
Окопная война. Неудачная ночная атака Капсодзе (17 октября).
За время моей болезни немцы, преследуя Первую армию, успели местами проникнуть довольно далеко в Литву, почти до Гродно. Это была с их стороны грандиозная и рискованная демонстрация, с целью отвлечь внимание и силы русских от Варшавского фронта. Но они натолкнулись здесь на энергичный отпор со стороны Десятой и нашей Первой армий. Генералы Флуг и Ренненкампф искусными маневрами и упорными боями заставили немцев уйти, а местами почти бежать обратно в Восточную Пруссию. Бои эти проходили в течение сентября и октября.
Вспоминается тот прекрасный сентябрьский солнечный день, когда мы с подполковником Красиковым подъехали на подводе к линии фронта. Издали видно было, как красиво в синем небе в виде светлых облачков рвались снаряды. Мы явились в окоп командира полка. Приветливо, с улыбкой встретил он нас: «А я думал, что вы дольше будете лечиться! Ну, что в Вильно?» Я передал ему письмо и посылку от его семьи. Узнал про успешное продвижение опять к границе после удачного боя под Красно, где отличились наш и 105‑й полки. В полку уже многими ротами командовали младшие офицеры, взамен убитых или раненых ротных командиров. Теперь наступление приостановлено, и идет «окопная война».
