Марат потрогал рукой свой нос и убедился в его низкой температуре. Впрочем, ноги наверняка были еще холоднее. Ступни почти не ощущались, колени едва угадывались, по бедрам тучными отарами бродили мурашки, некоторые из коих, взбрыкнув, галопировали потом аж до подмышек с выей. Зубы то и дело порывались отстучать дробь, волосы на макушке головы дыбились. Хотелось свернуться калачиком и не двигаться.
«Вставай, трус! — Мысленно подхлестнул себя Марат. — Поднимайся, ты, жалкое подобие мужчины! Довольно дрожать и ежиться — там, за занавеской, возможно, погибает женщина! Ступай и затепли от искры сердца своего очаг благословенный! Согрей его теплом прелестное создание с устами кобры и со станом Афродиты!»
Он рывком отбросил одеяло, в три прыжка очутился у висевшей на спинке стула одежды и поспешно в нее облачился. На миг тело свело судорогой ледяного экстаза: рубашка и джинсы были будто только что из холодильника. Найденные в буфете спички тоже отсырели и не желали гореть. Серные головки шипели, дымили, размазывались по коробку, размалывались на крупинки. Наконец, потерев одну о штаны, Марат ее высушил и добыл пламя. Слава Богу, растопка принялась сразу: береста и стружка из-под рубанка не подвели. Они вспыхнули, будто просмоленная пакля.
Движение начало обогрев организма. Кровь заструилась по жилам, призывая не останавливаться на достигнутом. Подкинув в печку полешек, Марат налил в чайник воды и отправил того кипятиться. Потом рассортировал дрова: березовые — отдельно, еловые и сосновые — отдельно. Особняком сложил все прочие. Для эффективного использования топлива это было необходимо: поленья горели по-разному и служили разным целям. Одни налаживали тягу и грели печь, другие грели дом, третьи чистили дымоход от сажи и дегтя.
Покончив с ревизией энергетических ресурсов, он убрал с пола мусор и присел у стола. Прислушался. За занавеской стояла тишина. Марина еще спала, каким-то образом ухитрившись оградить себя от воздействия внешней среды.
«Наверняка, среди ночи вставала, чтобы одеться потеплее. И второе одеяло ей, небось, пригодилось. — Подумал Марат. — Несносная девчонка… Строит из себя умудренную жизненным опытом фемину. Будто мы с ней ровесники. А мне этой осенью уже тридцать три стукнет. Хотя… Если разобраться, не такая-то и ужасная у нас разница в возрасте. Девочки всегда взрослеют раньше мальчиков».
Он вспомнил выпускной вечер в школе, куда все его одноклассницы пришли в сногсшибательных, только что из ателье, бальных платьях и в туфлях на высоком каблуке. В стильном макияже, который теперь не нужно было скрывать от учителей. Их прически пахли лаком для волос, открытые плечи и декольте — духами, походки демонстрировали уверенность и грацию. Глаза искрились новым, незнакомым блеском: таинственным и волнующим. Такой блеск появляется в глазах у женщин, полностью осознавших суть своего вечного женского начала.
«Голгофа. — Марат мысленно развел руками. — Сущая Голгофа. По какому недоразумению Константин Романович отправил меня сюда с этой гимназисткой? С этой фурией в пушистом свитере. Или в кофте? Никогда не мог понять разницы. Она же меня с ума сведет! Я женщин семь лет не видел, а он мне такую свинью подкладывает! Стареет Настоятель. Теряет связь со здравым смыслом. Неужто нельзя было укрыться в ином месте и без дам?»
О стенку с внешней стороны что-то несколько раз стукнуло, но раздраженный Марат не обратил на это внимания.
«Нужно поскорее отправить ее под любым предлогом обратно в Москву. Пускай там к экзаменам готовится. Свалился я ей, видите ли, на голову! Кто кому свалился… Что бы такого придумать? Может, отослать ее к Константину Романовичу с „секретным пакетом“? Нет, эта пиявка сразу заартачится, обижаться начнет… Раскусит подвох, и тогда точно придется мне жить на улице в машине».
В стенку опять стукнуло.
«Да что там еще, черт побери?»
Марат, насторожившись, встал, взял в руку кочергу и по широкой дуге, избегая открытого пространства, направился к выходу. Плотные, задернутые на ночь оконные занавески исключали возможность видеть его маневр со двора. Новый пол не скрипел, чашки в буфете не дребезжали, одежда не шелестела складками. Поэтому, к двери он подкрался неслышно и уже собирался ее открыть, но тут она распахнулась сама, и на пороге возникла Марина. Ее спутанные волосы упали на лицо, глаза смотрели испуганно и растерянно.
Рывком втащив девушку в дом, он быстро намотал на предплечье левой руки свою куртку, оказавшуюся рядом на вешалке, и, перехватив правой кочергу поудобнее, качнул маятник. Тяжелая железная клюшка начала выписывать в воздухе восьмерку. Марину Марат оттеснил вглубь помещения.
Секунды текли, но ничего не происходило. Лишь на террасе отчего-то позвякивали стекла.
— Кто там? — наконец спросил Марат.
— Ветер.
— Ветер?
— Да, ветер. Настоящий ураган. Деревья гнет до земли. Я тент у машины получше закрепляла, а тут соседскую разборную пленочную теплицу сорвало и к нам в огород перебросило. Мусор летит, листья, ветки… Словно смерч приближается. И еще, — голос девушки задрожал, — у нас на заборе мертвая ворона висит. Между штакетинами застряла и крыльями под порывами бьет, будто еще живая…
— И все?
Марат, опустив оружие, облегченно вздохнул.
— А я думал, к нам гости пожаловали. Вот, приготовился их встречать. Хотел торжественно салютовать прибывшим шпагой, но нашел только старую кочергу. Даже не успел побриться и поодеколониться, не надел парадные панталоны, шляпу с пером и плащ. Выскочил к карете сущим голодранцем! Меня могли принять за конюха или садовника. Жуткий конфуз…
— Шутишь? Знаешь, как я испугалась, когда рядом теплица грохнулась: думала, с дома крышу снесло. Алюминиевые трубки зазвенели, будто ЗИЛ с металлоломом опрокинулся. Потом ее еще петрушить пришлось, чтобы она по участку не летала и наш «жигуленок» не уродовала. Целлофановую пленку руками рвала. Грязная, зараза, теперь всю одежду чистить нужно.
— Меня не могла позвать? Я проснулся и встал сто лет назад. Печку вот топил, помещение грел. Но никакого особенного шума не слышал.
— Звала, только ветер мой крик в сторону сносил, а теплицу я отпустить боялась — ее сразу кидать начинало из стороны в сторону. Она…
Внезапная вспышка молнии заставила ее смолкнуть. Главным калибром ударил гром. По стеклам защелкали крупные капли дождя вперемешку с градом.
— Ладно, не волнуйся ты так, все в порядке будет. Ступай, погрейся пока у печи, а я на улицу выйду, гляну, что там творится. Заодно ворону с забора сниму и дрова получше укрою — если они промокнут, нам не сдобровать. Даже какую-то часть поленьев перенесу на террасу. Пусть под крышей лежат. Вода в доме есть?
— Да. Ты вчера много натаскал. Бак за печкой полный, и в ведре еще половина осталась.
Марина поежилась и почти с мольбой посмотрела на Марата.
— Только ты недолго, ладно? Гроза начинается… Я на даче всегда грозы боюсь…
На вершине зиккурата
Во дворе длинными, непрерывными струями лил дождь. Налетавший порывами ветер скручивал из дождевых потоков жгуты и хлестал ими деревья, дома, землю, взрывавшиеся брызгами лужи, полегшую зелень травы. Град уже прекратился, его крупные белые горошины, рассеянные всюду по округе, медленно таяли, превращаясь в прозрачные скользкие льдинки. Небо то и дело разрезали ветвистые зигзаги молний. Грохот и треск стояли оглушительные. Ворона с забора куда-то исчезла, наверное, ее подхватил и унес с собой ураган. Зато штакетник теперь облепили куски пленки от теплицы, располагавшиеся на нем аккуратно, через равные промежутки, будто их там кто специально развесил.
