Дамис. А мне ничего не говорят, так я и не знаю, кем я был.
Антоний. У них вид смутный, как у теней.
Аполлоний. Мы встретили на морском побережье упившихся молоком кинокефалов, которые возвращались из похода на остров Тап-робан. Теплые волны выплескивали к нам желтый жемчуг. Амбра хрустела у нас под ногами. Китовые скелеты белели в расщелинах береговых скал. Суша в конце концов стала уже сандалий, и, брызнув к солнцу водой океана, мы повернули вправо, в обратный путь.
Мы возвращались Областью Ароматов, страной Гангаридов, мысом Комарийским, землей Сахалитов, Адрамитов и Гомеритов, затем через Кассанийские горы, Красное море и остров Топазос мы проникли в Эфиопию по царству Пигмеев.
Антоний в сторону.
Как велика земля!
Дамис. И когда мы пришли домой, все те, кого мы знали некогда, уже умерли.
Антоний опускает голову. Молчание.
Аполлоний продолжает:
Тогда в народе пошел говор обо мне.
Чума опустошала Эфес; я приказал побить камнями старика-нищего.
Дамис. И чума прекратилась!
Антоний. Как! он пресекает болезни?
Аполлоний. В Книде я излечил влюбленного в Венеру.
Дамис. Да, безумца, который даже обещал жениться на ней. Любить женщину еще туда-сюда, но изваяние — какая глупость! Учитель положил ему руку на сердце, и любовь тотчас угасла.
Антоний. Что? он освобождает от бесов?
Аполлоний. В Таренте несли на костер мертвую девушку.
Дамис. Учитель коснулся ее губ — и она поднялась, призывая мать.
Антоний. Как! он воскрешает мертвых?
Аполлоний. Я предсказал власть Веспасиану.
Антоний. Что! он отгадывает будущее?
Дамис. В Коринфе был…
Аполлоний. Возлежа за столом с ним, на водах Байских…
Антоний. Простите меня, чужеземцы, уже поздно!
Дамис. Юноша по имени Менипп.
Антоний. Нет! нет! ступайте прочь!
Аполлоний. Вошла собака, держа в пасти отрубленную руку.
Дамис. Раз вечером, в предместье, он повстречал женщину.
Антоний. Слышите вы меня? уходите!
Аполлоний. Она стала бродить вокруг стола, неопределенно поглядывая на нас.
Антоний. Довольно!
Аполлоний. Ее хотели прогнать.
Дамис. Ну, Менипп и пошел к ней; они предались любви.
Аполлоний. Постукивая хвостом по мозаике, она положила эту руку на колени Флавия.
Дамис. Но утром, на уроках в школе, Менипп был бледен.
Антоний, вскакивая.
Еще! А! пусть продолжают, раз нет…
Дамис. Учитель сказал ему: «О прекрасный юноша, ты ласкаешь змею; змея ласкает тебя! Когда же свадьба?» Мы все пошли на свадьбу.
Антоний. Глупо, право, что я слушаю это!
Дамис. Уже в вестибюле бегали слуги, отворялись и затворялись двери; однако не было слышно ни шума шагов, ни шума дверей. Учитель поместился возле Мениппа. Тотчас же невеста разразилась гневом на философов. Но золотая посуда, виночерпии, повара, хлебодары исчезли, крыша улетела, стены рухнули — и Аполлоний остался один; он стоял, а у его ног лежала эта женщина, вся в слезах. То был вампир, удовлетворявший красивых юношей, чтобы пожирать их плоть, ибо нет ничего приятнее для этого рода призраков, чем кровь влюбленных.
Аполлоний. Ежели ты хочешь знать искусство…
Антоний. Я ничего не хочу знать!
Аполлоний. В вечер, когда мы прибыли к воротам Рима…
Антоний. О! да, расскажи мне о папском городе!
Аполлоний. К нам подошел пьяный человек, певший приятным голосом. То была эпиталама Нерона, и он имел право умертвить всякого, кто слушал его невнимательно. Он носил за спиной в ящичке струну с кифары императора. Я пожал плечами. Он бросил нам грязью в лицо. Тогда я развязал пояс и вручил его ему.
Дамис. Прости меня, но ты поступил ошибочно!
Аполлоний. Ночью император призвал меня во дворец. Он играл в кости со Спором, облокотившись левой рукой на агатовый столик. Он обернулся и, насупив свои русые брови, спросил: «Почему ты не боишься меня?» — «Потому что бог, который сделал тебя грозным, сделал меня бесстрашным», отвечал я, Антоний в сторону.
Что-то необъяснимое наводит на меня ужас.
Молчание.
Дамис продолжает пронзительным голосом:
Да и вся Азия может рассказать тебе…
Антоний порывисто.
Я болен! Оставьте меня!
Дамис. Послушай же. Он видел из Эфеса, как убили Домициана, который был в Риме.
Антоний, пытаясь смеяться.
Может ли это быть!
Дамис. Да, в театре, среди бела дня, в четырнадцатую календу октября, внезапно он вскричал: «Кесаря убивают!» и продолжал вешать время от времени: «Он падает на землю; О, как он отбивается! Он опять поднялся; пытается убежать; двери заперты; а! все кончено! вот он мертв!» И в этот день, действительно, Тит Флавий Домициан был убит, как тебе известно.
Антоний. Без помощи дьявола… разумеется…
Аполлоний. Он, Домициан, хотел умертвить меня! Дамис бежал по моему приказу, а я остался один в темнице.
Дамис. То была ужасная смелость, надо признаться!
Аполлоний. В пятом часу солдаты привели меня к трибуналу. Речь моя была готова, и я держал ее под плащом.
Дамис. Мы же все были на Пуццолийском побережье! Мы думали; что ты уже мертв; мы плакали. И вот, в шестом часу, внезапно ты появился и сказал: «Вот я!».
Антоний в сторону.
Как Он!
Дамис очень громко.
Безусловно!
Антоний. О, нет! вы лжете ведь? право же вы лжете!
Аполлоний. Он сошел с Неба. Я же восхожу туда, — по моей добродетели, вознесшей меня до высоты Начала!
Дамис. Тиана, его родной город, посвятила ему храм со жрецами!
Аполлоний приближается к Антонию и кричит ему в уши:
Ибо я знаю всех богов, все обряды, все молитвы, все оракулы! Я проник в пещеру Трофония, Аполлонова сына! Я месил для сиракузянок пироги, которые они носят в горы! Я выдержал восемьдесят испытаний Мифры! Я прижимал к сердцу змею Сабазия! Я получил повязку Кабиров! Я омывал Кибелу в волнах кампанских заливов, и я провел три луны в пещерах Самофракийских!
Дамис. с глупым смехом.
А! ха, ха! на таинствах Благой Богини!
Аполлоний. И ныне мы возобновляем паломничество!
Мы держим путь на север, в край лебедей и снегов. На белой равнине слепые гиппоподы топчут копытам заморские травы.
