Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 38
Посторонний человек, услышав подобные речи, наверняка решил бы, что Оцуги желает помочь невестке преодолеть неловкость за обеденным столом. Даже у матери Каэ выступили на глазах слезы благодарности, когда она узнала, с какой добротой Оцуги относится к ее дочери. Но поскольку в этом выдающемся выступлении не прозвучало ни слова о самой Каэ, молодая женщина пришла к выводу, что под мнимой заботой свекрови скрывается холодный расчет. Кроме того, не останется ли она, Каэ, которая носит дитя Умпэя Ханаоки, навсегда человеком посторонним в этом доме после родов? Неужели ее зубы, язык и желудок – всего лишь пестик и ступка, инструмент, с помощью которого кормят наследника семьи? У бедняжки появилось физическое отвращение к пище. Во-первых, она чувствовала, что забота Оцуги лицемерна; во-вторых, ей представлялось, как Ханаока будут пичкать ее едой все девять месяцев, вплоть до рождения ребенка, а потом ей останется только умереть, именно этого они от нее и ждут; и еще она сравнивала себя с бесчисленными кошками и собаками, похороненными под хурмой.
И все же еда казалась настолько соблазнительной, что, несмотря на все бредовые фантазии и страстное желание противостоять соблазну, здоровые животные инстинкты в конце концов победили, и она начала есть. Оцуги давно взяла за правило ставить у ее станка корзинку с фруктами и орехами, словно не сомневалась в подобном исходе дела. И хотя Каэ с радостью бросила бы все это в лицо свекрови, голод мучил ее не переставая, и она поедала все, на что падал взгляд. После этого она чувствовала себя несчастной, точно переевшая белка, и злилась на Оцуги пуще прежнего.
На седьмом месяце беременности живот вырос настолько, что Каэ уже не могла склониться над ткацким станком, и ей пришлось оставить это занятие. Она либо сидела, либо стояла, привалившись к опорному столбу у себя в комнате, и мастерила из своей старой одежды пеленки и распашонки. Передвигалась она теперь очень медленно, но в общем-то и торопиться ей было совершенно некуда.
– Каэ! – Оцуги вошла в комнату и села, но не рядом с невесткой, а чуть позади нее.
Чтобы поглядеть на свекровь, Каэ понадобилось бы повернуться, но, догадавшись, что Оцуги тоже предпочитает не смотреть ей в лицо, она не отложила своего шитья и не двинулась с места.
– Да, матушка.
– Близится время родов, не так ли?
На самом деле впереди было еще два месяца. Но Каэ никак не могла сообразить, чего хочет Оцуги, слишком уж сладко та пела, а потому будущая мать дала утвердительный ответ.
– Мне бы хотелось обсудить это с тобой. Насколько я знаю, в Натэ имеется традиция давать жизнь первенцу в доме родителей матери, хотя точно об этом обычае я ничего не знаю, я ведь родом из-за реки.
Оцуги была права. Каэ припомнила, что перед рождением первого ребенка жена брата вернулась в свой отчий дом. Однако Каэ не спешила с ответом.
– Правда? – Скажи она, что тоже желает вернуться домой, ее свекровь тут же дала бы согласие, и наверняка еще добавила бы, что не желает задерживать ее. Но поскольку Каэ ответила не так, как ожидалось, Оцуги пришлось выкручиваться самой.
– Прошу тебя, подумай над этим. Умпэй-сан уже согласился с тем, что это хороший обычай.
Каэ прекрасно знала, что беременная женщина становится не в меру раздражительной и может взорваться ни с того ни с сего. И все же при этих словах свекрови она почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо, и не сумела подавить приступ гнева. В провинции Кии добавлять к имени старшего сына почтительное «сан» не считалось чем-то странным и необычным, здесь к наследнику семейства относились с особым уважением, но поведение Оцуги в отношении Умпэя граничило с непристойностью, и Каэ всякий раз выходила из себя, стоило ей услышать этот суффикс почтительности. Ко всему прочему ее взбесило то, что Оцуги заручилась согласием Умпэя до того, как обсудила этот вопрос с ней. У нее появилось такое чувство, что ее гонят из дома… А как ловко Оцуги сослалась на местную традицию! Каэ нисколько не сомневалась, что подобный обычай существовал не только в Натэ, но и за рекой, в Тёномати, откуда родом Оцуги. И вообще, почему супружеская пара должна разлучаться? Разве муж Оцуги не принял Умпэя здесь, прямо в этом доме? Сколько раз Наомити рассказывал эту историю! Почему бы Ханаока не положить начало новой традиции, когда первого ребенка принимает муж? Ледяная доброжелательность Оцуги была отвратительна Каэ. Вернуться домой – последнее, что могло прийти ей в голову.
Имосэ, которые понятия не имели о том, что происходило в семье Ханаока, от души порадовались возвращению дочери.
– Я хотела послать тебе приличной еды, но боялась обидеть Ханаока. Как хорошо, что ты ни в чем не нуждалась, у меня просто камень с души упал, – заулыбалась мать.
– Приготовьте для Каэ что-нибудь вкусненькое. Выловите карпа из пруда. И про рисовые лепешки не забудьте. Пусть наестся от души! – засуетился вокруг дочери Садзихэй.
– Я хочу, чтобы ты кушала как можно больше, Каэ, ты должна родить здорового ребенка.
Садзихэй очень волновался за Ханаока, поскольку даже процветающей семье Имосэ пришлось несладко в годы лишений. Перестав собирать со своих арендаторов продукты (они расплачивались ими в качестве ренты), он фактически не имел возможности помочь селянам провизией. И поэтому, когда супруги Имосэ узнали о том, что Оцуги хорошо кормила Каэ, они не смогли скрыть своей признательности, а Садзихэй даже разразился хвалебной речью:
– Пословица утверждает: «Для невестки и второй сорт – роскошь». Часто слышишь, как мать измывается над женой своего сына. Но мы действительно должны быть благодарны госпоже Ханаоке. Ни одна свекровь в мире не относилась к невестке с такой добротой!
– Полностью с вами согласна, – поддержала его жена. – Репутация Оцуги подтвердилась. Каэ такая счастливая! Теперь я вижу, что мы выбрали для нее хорошую семью. – Довольная мать решила приписать заслуги себе. – А слава Умпэя, как и предсказывали, растет день ото дня.
Взбешенная подобными высказываниями родителей и не в силах сдержать свою злость, Каэ разразилась бурными рыданиями. Ее начало трясти. Госпожа Имосэ конечно же сильно удивилась, но обняла дочь и попыталась утешить ее, решив, что все дело в естественном при беременности переутомлении и тревогах, прорвавшихся наружу теперь, когда Каэ очутилась под теплым крылышком матери.
– Не надо так расстраиваться, дитя мое. Для печали нет причин. Ну, давай же, взбодрись! Все твои страхи уйдут, как только малыш появится на свет. Побольше отдыхай и не принимай все близко к сердцу. Смотри только на красивые вещи и думай о счастье, Каэ. Говорят, у страха глаза велики, родить ребенка куда легче, чем кажется. Не волнуйся по этому поводу. Прошу тебя, Каэ, ты должна заботиться о себе – и физически, и духовно. Успокойся же.
Духовно? Каэ больше не могла держать в себе то, что несколько лет камнем лежало на сердце, и выложила все матери. Начала она с отвратительных морщин Оцуги, которые та старательно скрывает, затем обвинила ее в отсутствии мудрости, в холодности и в том, что она совершенно не заботится о внешнем виде дочерей. Каэ была уверена, что свекровь делает это намеренно, хочет выглядеть еще привлекательнее на фоне плохо одетых невзрачных девушек. В доказательство она указала на то, что Оцуги постоянно бросает на нее осуждающие взгляды, стоит ей переодеться в нарядное кимоно. В итоге Каэ заявила: эта умная и расчетливая женщина захотела взять ее в дом в отсутствие Умпэя только с одной целью – чтобы усадить невестку за ткацкий станок и тем самым повысить доход семьи Ханаока, а как только она стала не в состоянии выполнять эту работу, ее вернули обратно к родителям.
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 38
