— Это каких же частей, — спросил Саша Мельников по подсказке Шкуро, — У нас здесь ежели наберется человек тридцать — и то слава богу.
— Яков Александрович считает тех казаков, что соберутся по нашей команде, Саша, — мягко остановил Мельникова Шкуро, главные слова которого были впереди.
— Да, конечно, разумеется, — заторопился Слащов. — Эти части соберутся и начнут боевые действия. Расположение красных нам известно.
— Но они соберутся же не здесь, — не унимался Мельников.
— Подожди, Саша. С этим разберемся. Это мы решим. Главный вопрос в сроках. Когда начнем?
— Учитывая расстояния до станиц, время на вооружение и сбора, самый удобный срок — в ночь на двадцать пятое июня.
— Почему на двадцать пятое? — слишком серьезно возмутился Шкуро. — Я вас не понимаю, Яков Александрович. Если это замысел, то мне он не понятен.
— Я вас не понимаю, Андрей Григорьевич, — растерялся Слащов.
— В ночь на двадцать третье июня начинается наступление Добровольческой армии. Разве вы не получили шифровку? Что у нас за разведка? Совсем нет связи с армией Деникина. Именно в ночь на двадцать третье добровольцы начинают наступление на Тихорецкую, мы ударим с юга.
— Но, Андрей Григорьевич, ведь связь с армией Деникина у вас через Ессентуки.
— У начальника штаба должна быть своя линия связи и своя разведка. Но не будем препираться, а займемся делом. Предлагаю в ночь на двадцать третье июня произвести налет на станицу Суворовскую с целью создать на базе этой станицы большой отряд, способный к выполнению серьезных боевых задач. Значительная часть казаков станицы готова присоединиться к нам. Наши люди, это поручается тебе, Саша, должны сегодня же направиться в Суворовскую и договориться с верными казаками, чтобы они в ночь на двадцать третье зажгли свет в окнах и ожидали нас, имея наготове полное вооружение и оседланных коней. Все согласны? Пока мы не собрали боевую часть, наверное, не стоит нам, Яков Александрович, приказ отдавать. Вы согласны?
— Согласен, — буркнул Слащов.
После совета Мельников и Лукин отошли в темень кустов обменяться впечатлениями.
— Чего это наш на штабного навалился? — спросил Лукин. — Он же дельный мужик.
— Чтоб свое место знал. Он чужой. Ему здесь не командовать.
II
С вечера отрыли тайник с оружием, нагрузили ими телеги, на отдельную повозку поставили умело сделанный из деревяшки макет пулемета.
— Наше главное оружие, Яков Александрович, — сказал Шкуро своему начальнику штаба. — Пусть думают, что у нас и «Максим» есть. Пока у большевиков настоящих не отберем. И с походом будем хитрить не по стратегии, не по академическим наукам. Вы уж не обижайтесь на меня, если я другой раз не так что сказал.
Андрей Григорьевич улыбнулся так дружески, как никто, кроме него, не может улыбнуться, — постоянно напряженное заботой крупное лицо вдруг размягчается, морщинки разбегаются от уголков глаз, а старая рана возле правого подглазья становится заметней, напоминает, что перед тобой герой, такой веселый и простодушный человек.
— Я не обижаюсь, Андрей Григорьевич, — искренне ответил Слащов. — На войне же. Да я и не все еще понимаю в наших маневрах.
— Маневры будут сложные — телеги так уложены, что грохоту больше, и по одной дороге раза по три будем проезжать, чтобы думали, будто нас много. А нас-то всего… А-атряд! Строиться! Па-а коням!..
Построились двадцать семь человек. Вокруг ночь, горы, тишина, и где-то огромная армия восставшей Кубани. Возникнет ли она, сверкая шашками и гремя тысячами копыт? Во имя чего она восстанет? Куда и кого устремится убивать?
— Сделаем, казаки, такой маневр, — говорил атаман. — Нас мало, а люди думают — много. И хорошо. Нас и будет много. Поэтому Первакову, Козлову, Литвиннику, Совенко… еще подберу казаков. Вы отстанете от нас, когда пойдем на Суворовскую, а когда будем там, я стану на площади, вы же по очереди подъезжать ко мне на рысях и докладывать обстановку в тех полках…
— …которых нет, — продолжил, ухмыльнувшись, Мельников.
— Будут. Наш начальник штаба распишет сотни и полки и каждому объявит, какой сделать доклад.
— Придумано, как надо, — сказал басистый Перваков. — Дух надо поддержать у людей.
— А тогда, господа офицеры и казаки, поздравляю вас с первым походом, с первой победой! Другого не будет. Только победа! Бекешевскую обойдем по руслу реки, чтобы не оставлять следов.
— Ну, да. Следов-то мало, — опять съязвил Мельников.
— Много будет, Саша, — ответит командир, не перечесть. Шагом ма-арш!..
Двинулись к реке. Где-то вверху разыгрался ветер, исчезла темь, открылись звезды.
— Теперь-то не заблудимся, — не смолчал Мельников.
Шкуро подъехал к нему, спросил тихо:
— Кузьма что передает? Как там Ессентуки?
— Там тихо.
— Для меня ничего?
— A-а… Какой-то ваш человек подался в Ставрополь.
Отряд шел к станице по реке, Шкуро и Перваков вдвоем проехали по дороге. Показались спящие хаты, редко где лучился во тьме тусклый мутный огонек.
— Начнем отсюда, — сказал Шкуро, останавливая коня и спешиваясь.
Постучал в светящееся окно. Заскрипели запоры и на крыльцо вышел в одном белье старик. Перваков — здешний, и старик впустил казаков в хату. В горнице появилась и хозяйка, закутанная в платье.
— Здравствуйте, хозяин. Я полковник Шкуро, — решил он, приступая к новому делу, пользоваться новой фамилией. — Начинаю войну против комиссаров большевиков за свободную Кубань. Ваш сын должен вступить в мою армию. Я его знаю: он добрый казак.
Сын замешкался, одеваясь по форме, и вышел настоящим боевым казаком: черкеска, патроны в газырях, шашка на поясе, обрез в руке.
— Ваше превосходительство, господин полковник Шкуро, — заученно начал доклад, — рядовой казак Петр Михайлов Артюхов прибыл на службу в вашу доблестную армию. Конь под седлом во дворе, готов к походу!
— Ото бравый казак, — сказал Перваков.
— Поздравляю вас, рядовой казак Артюхов, с вступлением в Кубанскую Освободительную армию.
— Ой, куда же ты, Петенька? — заголосила мать. — В каку-таку армию. И войны-то теперича нет.
Заволновался и старик:
— Мы думали так, на охрану станицы. Рази ж теперь война?
— Война, отец, — сказал гость. — Благослови сына. Вся станица поднимается. Слышишь? Вся наша Кубань.
Петр Артюхов был готов скакать куда прикажут — молодой, нестреляный. Уговаривал родителей, чтобы не печалились, на все, мол, воля Божья.
— Что нам большаки, — продолжал старик. — Они ж нас не трогают. Ну отняли две шашки…
— А обрез ты не отдал, — заметил Перваков. — Найдут — расстреляют.
