Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
Яков Осипович выругался и, упёршись ногой в обрез люка, полоснул по халатам и длиннополым рубахам «шмайссером» от живота. Кто-то ещё, грузный, подсунувшись помочь, загромыхал «шпагиным», придавив колено Войткевича, — так, что драгоценные секунды, пока ещё можно было спрыгнуть туда, где оставались бойцы Хачариди, его отчаянные мальчишки и, возможно, оставался ещё Антон, были потеряны. Теперь, не свернув головы…
— Ти хоч і сокіл… — дёрнул его за штанину Руденко. Оказалось, это начштаба с «ППШ» завалил своей болезненно-рыхлой тушей люк. — Але літати не вмієш.
Транспортный самолёт уже пронёсся в предрассветном синеватом сумраке над рыжей «султанкой» минарета. Ещё через мгновение позолота полноценного дня облила фюзеляж. Собственно, утро в горах — явление топографическое, хоть карандашом вычерти.
Яков зло сплюнул через плечо в это пылающее, адское утро. Утро, которое и в случае самого успешного своего исхода, — если доберутся они до кавказской стороны без приключений, — не предвещает ему ничего особенно радужного.
— Доставишь пленную к своим, в штаб флота… — просипел Руденко, утирая рукавом лихорадочный пот, и даже, кажется, значительно подмигнул. — Бо я, бачиш, пораненый.
«Ну да… — криво усмехнулся лейтенант. — В кого Булатову потом чернильницей швыряться? Особист — убит. Начштаба — ранен. Прошла ещё одна пайка медалей прахом, мимо Крымского обкома. Вот только, — нахмурился Яков и потянул брезентовую петлю люка, — где на том берегу мои?..»
Но вслух сказал только:
— Служу трудовому народу.
— Планшет Портнова не забудь… — уже прикрывая воспалённые глаза, напомнил Руденко.
Подождав, пока начштаба окончательно забудется, Яша расстегнул пряжку кожаного ремешка на планшете.
— Должен же знать, что на ярмарку везу, — пробормотал он чуть слышно. — Тем более, что не опечатано, а значит — «зачитать приговор вслух перед строем»…
Хроники «осиного гнезда»
3 июля 1942 г. В районе мыса Ай-Тодор
Костёр Севастополя погас. На последних пятачках на мысах Херсонес и Фиолент последние тысячи защитников теряли последнюю надежду на эвакуацию. Помогали им её потерять пилоты люфтваффе — днем, итальянские и немецкие подводники и катерники — поздним вечером и ночью.
Последние «организованные» попытки эвакуации сорвали именно катерники. Патрулировавшие возможные пути отхода четыре шнельбота обнаружили уходящие на восток два «морских охотника»[14]. Два часа длилась артиллерийская дуэль (после того, как советские катерники блестяще уклонились от торпедных атак).
Но силы были слишком неравными: каждый СКА уступал по всем статьям шнельботу, а у немцев было ещё и двойное преимущество в численности. Преимущество было на стороне русских разве что в том, что дрались они с отчаянием обречённых, и победа не досталась немцам даром. 45‑мм снаряд с русского катера попал в «S-40», пробил левую торпедную трубу и вызвал взрыв торпедного резервуара со сжатым воздухом. Сама торпеда не сдетонировала, но в носовом отсеке начался пожар. Пламя удалось сбить, но корпус катера получил серьёзные повреждения, шнельбот потерял ход. Трое матросов были убиты, ещё около десятка членов экипажа, включая и командира, капитан-лейтенанта Шнейдер-Пангса, получили осколочные и пулевые ранения. Были потери убитыми и ранеными также на «S-28» Кюнцеля. И всё же к исходу второго часа боя, когда уже посветлело небо над Крымом, оба советских «морских охотника» были потоплены.
Из воды немцы подняли 37 человек, в том числе командира 109‑й стрелковой дивизии генерал-майора П.Г. Новикова, который возглавлял оборону Севастополя после того, как комфлота адмирал Ф.С. Октябрьский и генерал И.Е. Петров покинули (на транспортном самолёте, взлетевшем с последнего аэродрома на мысе Херсонес) обречённый город-крепость[15].
Тяжело повреждённый шнельбот «S-40» удалось отбуксировать в Ак-Мечеть, а затем в Констанцу. Ремонт затянулся на пять месяцев, а потом ещё полгода катер простоял в резерве без моторов и экипажа. Ремонт поменьше предстоял и «двадцать восьмому», хотя он тоже растянулся почти что до конца месяца. Требовали мелкого ремонта, испытаний и, конечно, пополнения боезапаса и остальные катера.
А тут ещё начались всякие передвижения и перестановки…
Июль 43‑го. Борт «Ли-2». В предчувствии огня и дыма…
Комиссар Портнов не понравился Войткевичу с первого взгляда.
С его, Портнова, первого взгляда, которым он уставился на то «добро» из разбитой гондолы, которое флотские принесли с собой к партизанам. Немедленно приказал он: «Сдать всё в Особый отдел!» А «отдел» тот — он сам, Портнов, и есть. Да и потом, когда ни хрена, кроме четверти фляги спирта, в тот отдел не попало, всю дорогу косился, как раскулаченный. Так что, забираясь в планшет комиссара, Яков почти не сомневался, что найдёт там что-нибудь нелестное о своей особе, какую-нибудь «телегу», груженную чекистской бдительностью. Но находка превзошла все его ожидания.
«Что за..?» — подобрал лейтенант фотографию, вирированную в рыжеватом тоне и с зубчатым кантом, выпавшую из оккупационной газеты «Голос Крыма».
Такие фотокарточки раньше в художественных фотоателье, где-нибудь подле пляжа, печатали: «Привет из Ялты, Гурзуфа…» Яков перевернул фотографию. Так и есть: «Jewpatoria», — было подписано с обратной стороны. И чуть ниже, тоже по-немецки, знакомым убористым почерком: «Am 7. Juli 1943».
«То есть?!» — ошеломленно уставился на надпись Войткевич.
«Недели две назад…» — с убийственным хладнокровием документа подтверждала подпись.
С парадной стороны, с аверса фотки, этаким Наполеоном заправив правую руку в перчатке за борт эсэсовского мундира, надменно хмурилась жёлчная, с ещё более обострившимися складками, мина Карла-Йозефа Бреннера. Будто бы и впрямь недовольная необходимостью позировать в компании чопорного докторского халата и игривого фартучка медсестры.
Неожиданное воскрешение его бывшего «куратора» от абвера ошеломило Якова настолько, что даже затмилась как-то горячка только что прошедшего боя, только что минувшей опасности.
А бой был нешуточный и опасность немалая. И, по сути, нависла она с самого раннего утра.
С самого раннего утра…
— Ты чего это спирт лакаешь, как неверный? — иронически нахмурился Войткевич, заметив поползновение татарина к фляге на ремне.
— Да я просто… — смутился Шурале Сабаев, возвращая руку на приклад пистолета-пулемета Шпагина. — Замёрз немного.
Широкоплечий татарин, который, казалось, едва умещался в карстовой «дырке» — округлом провале на краю скального отрога, и в самом деле ёжился и вздрагивал. Но вряд ли только от ночного промозглого тумана, плывущего над краем провала белёсым дымком. Тумана, в грибную прель которого вплеталась едва различимая гарь сигнальных костров. Костров, не заметных ни отсюда, почти от подножия склона, ни вообще с земли, поскольку горели они в глубоких ямах на давно непаханом поле.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
