Книга Торпеда для фюрера - Вячеслав Демченко

Лето 1943 г. Туапсе

Они узнали друг друга с полувзгляда, в доли секунды, ещё даже не разглядев как следует. Но без малейшего намёка, — даже не дрогнула ни единая жилочка в лицах, — изобразили полное неузнавание и соответственное равнодушие. Хотя оба они, и Войткевич, и Новик, встречи ждали, — даже мечтали, чтобы военная судьба предоставила ещё одну возможность встретиться, посмотреть друг другу в глаза, поговорить…

Но не в такой ситуации, не в коридоре лабаза дореволюционной постройки, кое-как приспособленного под тюрьму Смерша. Тюрьму, по коридору которой они шли под конвоем дюжих сержантов в разные стороны, но к одинаково неопределенному будущему.

Знали они друг о друге больше, чем спецслужбы СССР и Германии, вместе взятые, — по крайней мере, больше, чем было зафиксировано в документах на русском и немецком языках. Хотя причины неполноты информации в службах были весьма различны.

С Яковом Войткевичем всё было вообще и сложно, и неоднозначно. Начиная хотя бы с фамилии. Она была не та, с которой двенадцатилетний Яшка сбежал из родительского дома в Одессе и прибился к приморской шпане. И не та, под которой он чалился, а потом и всерьёз перевоспитывался в макаренковской колонии, затем учился и ушёл в армию. Вообще не настоящая, а выдуманная. Он, тогда младший командир погранчасти в Забайкалье, по одному ему известной аналогии назвал её весной 1934 года[1], когда встал вопрос о выдаче новоиспечённому секретному агенту ОГПУ чистых документов.

Где-то в архивах эти все эволюции непременно отражены, но, пожалуй, Якова мало волновало, когда и как всё это распутается. Гораздо больше занимал его вопрос, как и почему его до сих пор минует частый бредень чисток и проверок, — бредень, который раздирал и просеивал чекистский аппарат все эти годы. Пострашнее ведь, чем в собственно армии, перетряхивали все ступени «важнейших органов». С важным, впрочем, отличием: армейские, перелетая на пару-тройку ступенек в командной лестнице вверх, всё-таки были в главном, в человеческих качествах, не хуже тех, кто исчез, — хоть и не обладали, в большинстве своём, ни знаниями, ни умениями для новых высот. А вот те, кто приходил на смену «орлам» Ягоды, затем Ежова, а особенно многие из тех, кто трудился сейчас под крылом Лаврентия Павловича, были в главном — хуже.

Во всяком случае, все, с кем приходилось сталкиваться, прямо или косвенно, Якову Осиповичу почти за десять лет, каждый раз оказывались хуже предыдущих.

Те, кто с ним «работал» в Забайкалье, кто сумел доказать ему, бывшему малолетнему урке, затем воспитаннику трудовой колонии, чуть позже — комсомольцу и студенту, а в те годы образцовому бойцу погранвойск РККА, важность и сложность, но и увлекательность агентурной работы, — были из лучших. Как понял со временем Яков, они были из «старой гвардии», и вряд ли кто из них пережил волны больших чисток.

Двойная жизнь Войткевича продолжилась в Одессе. Там никто не узнал его после десятилетней отлучки, которая пришлась на годы физического роста и взросления. Яша совмещал успешную учёбу в ОИПП с игрой за футбольный «Пищевик» и с предписанной кураторами относительной «свободой». Нарабатывал «легенду». Так вот, те, кто «вёл» его в Одессе, были работниками уже из новой волны, явно похуже прежних. Но хоть более-менее порядочные мужики, с подготовкой, пониманием задачи, знанием элементарных правил работы с агентурой. Кстати, все поголовно, с кем Яков контактировал, были не одесситы, часть — из Ленинграда и Москвы, якобы как сосланные на периферию. Хотя и в разведывательном, и в контрразведывательном плане Одесса, равно как всё Северное Причерноморье и Крым, была очень даже непериферией.

В Ровно, куда агента Войткевича, легально — молодого специалиста, направили «красным директором» на пищекомбинат, собранный из полудюжины мелких и средних фабрик, брошенных предусмотрительными владельцами или отнятых у политически неграмотных, Якову Осиповичу пришлось пережить две смены кураторов. Первую — пережить буквально, т. е. физически, — расстреляли их, бедолаг (хотя у этих бедолаг к тому времени руки были уже замараны кровью), а вторую — скорее тактически.

Впрочем, этих, последних довоенных (у которых руки были в крови уже по локоть, и зачастую в крови невинной), он, лично и непосредственно, не узнал. Может, потому и дожил аж до лета 1943 года, что не сунулся тогда восстанавливать связь, утраченную с арестом его предыдущего ровенского куратора. Остерёгся — потому что уже составил представление о них по делам, которые он видел сам и о которых узнавал от агентуры.

Агентуры немецкой разведки, в которую он и внедрился на завершающем этапе долгой своей операции. То есть как двойной агент…

Но прежде чем мы продолжим представлять главных героев этого повествования для тех, кто не знаком с предыдущей нашей книгой, «Разведотрядом», расскажем о нескольких событиях, отделённых от встречи в тюремном коридоре годами войны. Но и днями — тоже. Будем считать, что это