В этом месте рассказа девочка тоже начала плакать.
А потом море поднялось.
И потом мать все бросила.
Кажется, это длилось четере года, точно она не помнит. Но наконец это случилось: наступил конец.
Мать все бросила. Сказала, что все бросает. А потом, потом она уехала.
Рисовые поля были залиты, плотину унесло в море.
Рисовое поле на склоне она отдала слугам, вместе с бунгало и мебелью.
Девочка улыбается. Извиняется. Старается не плакать, но ей это не удается. Она плачет.
— Я до сих пор не могу смириться с тем, что случилось с моей матерью. И не смогу никогда.
Китаец только сейчас начал прислушиваться к тому, что рассказывает девочка. Он оставил ее одну, далеко. На самом деле он совсем забыл о ней.
История матери закончена.
Молчание. Девочка опять начинает говорить:
— Раза два в год, на каникулы, мы все четверо ездим туда. Чанх, мама, Пауло и я. Мы едем на автомобиле всю ночь. И приезжаем только утром. Нам всегда кажется, что мы сможем остаться, но нет, мы уезжаем обратно в тот же вечер. Моя мать теперь спокойна. Все кончено. Она такая, какой была раньше. Только теперь она уже ничего не хочет. Она говорит, что у нее просто героические дети, раз они все это выдержали. Ее безумие, ее самое. Она говорит, что больше ничего не ждет. Ничего, кроме смерти.
Девочка замолкает. Старается не плакать. И все же плачет.[7]
Мать говорила, что в мире вообще нет справедливости.
Уж такова жизнь, и ничего тут не поделаешь.
— И ты, наверно, тоже так думаешь, — говорит китаец.
— Нет, что касается мамы, с ней наверно, везде будет одно и тоже. И вообще со всеми бедняками. Но про других людей я вовсе так не думаю.
— А с Чанхом будет как с матерью?
— Нет, с Чанхом будет все наоборот.
— Что значит наоборот?
— Пока не знаю. Об этом может знать только сам Чанх.
Сейчас и он этого не знает и не умеет об этом сказать. Но когда-нибудь он все поймет и все скажет.
В этом девочка уверена.
Китаец спрашивает ее, ездила ли она смотреть на рисовые поля уже после того, как их окончательно затопило.
Она отвечает: да, они ездили туда втроем: Пауло, Чанх и она. Там было столько пены, что все стало неузнаваемым. Одна пенящаяся пропасть на месте их полей. Пена висела гроздями и на мангровых деревьях, и на горе тоже, и в лесу, и на гиганских деревьях.
Молчание. Потом девочка говорит:
— Я не пошла сегодня в лицей. Осталась с тобой. Вчера меня тоже там не было. Мне захотелось побыть с тобой, чтобы мы могли поговорить.
Китаец стоит.
Потом садится в кресло.
Не смотрит на нее.
Внезапно до них доносится американский блюз: «Регтайм» Дюка Эллингтона. Потом, неизвестно откуда, «Вальс-Отчаяние», кто-то играет его на пианино — этот Вальс будет звучать и в конце фильма. Таким образом, возвращение во Францию пока еще очень далекое — проникает в комнату любовников и одновременно в книгу.
Девочка и китаец слушают Вальс. Девочка говорит:
— Этот человек всегда играет его в одно и то же время… наверное, вернувшись с работы.
— Наверное. Он совсем недавно поселился где-то неподалеку. Думаю, он метис.
— Прямо, как в кино, одна мелодия все возвращается и возвращается… и и с каждым разом звучит все грустнее и грустнее…
Китаец спрашивает, откуда взялся Чанх.
Девочка объясняет, что мать нашла его на вершине горы на границе между Сиамом и Камбоджей, возвращаясь как-то вечером со сбора перца вместе с детьми.
Они смотрят друг на друга. Слушают Вальс. Она садится рядом с ним.
— Я куплю пластинки и буду слушать их, когда ты уедешь во Францию, — говорит китаец.
— Да.
Китаец закрывает руками лицо и говорит совсем тихо:
— Когда ты умрешь… это ведь одно и то же.
— Да.
Они замолкают.
Она подходит и прижимается к нему. Она ни о чем не спрашивает.
— Ведь мы и правда скоро расстанемся навсегда. Наверное, лучше об этом не думать?
— Не могу. Я все время помню, что тебе придется вернуться. Я этого не вынесу. Но и мне тоже придется жениться. Одна мысль об этом невыносима, но все же я сделаю это.
Девочка молчит. Ей словно стыдно за него.
— Подойди ко мне, — говорит китаец.
Он берет ее за подбородок, поднимает ее лицо и заставляет смотреть ему в глаза:
— Когда вы возвращаетесь во Францию? Сейчас же назови мне число!
— В конце учебного года. После экзаменов, но это еще не точно. Моей матери очень не хочется уезжать из колонии. Каждый раз перед отпуском она собирается уехать, а потом все же остается. Говорит, что превратилась здесь в настоящую туземку, как и мы с Пауло. Таких, как она, очень много…
— Но в этом году она все-таки уедет… Ты это знаешь.
— В этом году она попросила о репатриации Пьера, и она обязательно захочет повидаться с ним. Она без него жить не может, совсем не может…
Молчание. Потом китаец говорит:
— А я всю свою жизнь проживу здесь, в Садеке. Даже если мне придется путешествовать, я все равно вернусь сюда. Потому что моя судьба здесь. Уехать для меня невозможно. Разве что война начнется.
Девочка смотрит на него. Она не понимает.
— Уже много лет, как я помолвлен с девушкой из Маньчжурии.
Девочка улыбается. Она говорит, что знает об этом.
— Я знаю. Чанх рассказал мне. Тут все про всех знают, служанки обожают сплетни.
Молчание.
— Я могла бы сколько угодно слушать твои рассказы про Китай, — говорит девочка.
Она берет его руки, подносит их к своему лицу, целует. Просит его рассказать еще о Китае.
Не отрывая глаз от белой девочки, китаец рассказывает ей историю из жизни прежнего Китая.
— Наши семьи обручили нас чуть ли не в детстве. Мне-то было семнадцать, а вот ей — всего семь. Главное — наши семьи одинаково богаты. Таков обычай. Наследство должно быть защищено от превратностей судьбы. Это почти закон, против него не пойдешь.
Он смотрит на нее:
