— О Сибиле? Она так застенчива и мила. В ней много детского.Когда я стал восторгаться ее игрой, она с очаровательным изумлением широкооткрыла глаза — она совершенно не сознает, какой у нее талант! Оба мы в тотвечер были, кажется, порядком смущены. Еврей торчал в дверях пыльного фойе и,ухмыляясь, красноречиво разглагольствовал, а мы стояли и молча смотрели друг надруга, как дети! Старик упорно величал меня «милордом», и я поторопился уверитьСибилу, что я вовсе не лорд. Она сказала простодушно: «Вы скорее похожи на принца.Я буду называть вас «Прекрасный Принц».
— Клянусь честью, мисс Сибила умеет говорить комплименты!
— Нет, Гарри, вы не понимаете: для нее я — все равно чтогерой какой-то пьесы. Она совсем не знает жизни. Живет с матерью, замученной,увядшей женщиной, которая в первый вечер играла леди Капулетти в каком-токрасном капоте. Заметно, что эта женщина знавала лучшие дни.
— Встречал я таких… Они на меня всегда наводят тоску, —вставил лорд Генри, разглядывая свои перстни.
— Еврей хотел рассказать мне ее историю, но я не сталслушать, сказал, что меня это не интересует.
— И правильно сделали. В чужих драмах есть что-то безмерножалкое.
— Меня интересует только сама Сибила. Какое мне дело до еесемьи и происхождения? В ней все — совершенство, все божественно — от головы домаленьких ножек. Я каждый вечер хожу смотреть ее на сцене, и с каждым вечеромона кажется мне все чудеснее.
— Так вот почему вы больше не обедаете со мной по вечерам! Ятак и думал, что у вас какой-нибудь роман. Однако это не совсем то, чего яожидал.
— Гарри, дорогой, ведь мы каждый день — либо завтракаем, —либо ужинаем вместе! И, кроме того, я несколько раз ездил с вами в оперу, —удивленно возразил Дориан.
— Да, но вы всегда бессовестно опаздываете.
— Что поделаешь! Я должен видеть Сибилу каждый вечер, хотябы в одном акте. Я уже не могу жить без нее. И когда я подумаю о чудесной душе,заключенной в этом хрупком теле, словно выточенном из слоновой кости, меняохватывает благоговейный трепет.
— А сегодня, Дориан, вы не могли бы пообедать со мной?
Дориан покачал головой.
— Сегодня она — Имоджена. Завтра вечером будет Джульеттой.
— А когда же она бывает Сибилой Вэйн?
— Никогда.
— Ну, тогда вас можно поздравить!
— Ах, Гарри, как вы несносны! Поймите, в ней живут всевеликие героини мира! Она более чем одно существо. Смеетесь? А я вам говорю:она — гений. Я люблю ее: я сделаю все, чтобы и она полюбила меня. Вот выпостигли все тайны жизни — так научите меня, как приворожить Сибилу Вэйн! Яхочу быть счастливым соперником Ромео, заставить его ревновать. Хочу, чтобы всежившие когда-то на земле влюбленные услышали в своих могилах наш смех иопечалились, чтобы дыхание нашей страсти потревожило их прах, пробудило его и заставилострадать. Боже мой, Гарри, если бы вы знали, как я ее обожаю!
Так говорил Дориан, в волнении шагая из угла в угол. Нащеках его пылал лихорадочный румянец. Он был сильно возбужден.
Лорд Генри наблюдал за ним с тайным удовольствием. Какнепохож был Дориан теперь на того застенчивого и робкого мальчика, которого онвстретил в мастерской Бэзила Холлуорда! Все его существо раскрылось, какцветок, расцвело пламенно-алым цветом. Душа вышла из своего тайного убежища, иЖелание поспешило ей навстречу.
— Что же вы думаете делать? — спросил наконец лорд Генри.
— Я хочу, чтобы вы и Бэзил как-нибудь поехали со мной втеатр и увидели ее на сцене. Ничуть не сомневаюсь, что и вы оцените ее талант.Потом надо будет вырвать ее из рук этого еврея. Она связана контрактом на тригода, — впрочем, теперь осталось уже только два года и восемь месяцев. Конечно,я заплачу ему. Когда все будет улажено, я сниму какой-нибудь театр в Вест-Эндеи покажу ее людям во всем блеске. Она сведет с ума весь свет, точно так же каксвела меня.
— Ну, это вряд ли, милый мой!
— Вот увидите! В ней чувствуется не только замечательноеартистическое чутье, но и яркая индивидуальность! И ведь вы не раз твердилимне, что в наш век миром правят личности, а не идеи.
— Хорошо, когда же мы отправимся в театр?
— Сейчас соображу… Сегодня вторник. Давайте завтра! Завтраона играет Джульетту.
— Отлично. Встретимся в восемь в «Бристоле». Я привезуБэзила.
— Только не в восемь, Гарри, а в половине седьмого. Мыдолжны попасть в театр до поднятия занавеса. Я хочу, чтобы вы ее увидели в тойсцене, когда она в первый раз встречается с Ромео.
— В половине седьмого! В такую рань! Да это все равно чтоунизиться до чтения английского романа. Нет, давайте в семь. Ни один порядочныйчеловек не обедает раньше семи. Может, вы перед этим съездите к Бэзилу? Илипросто написать ему?
— Милый Бэзил! Вот уже целую неделю я не показывался ему наглаза. Это просто бессовестно — ведь он прислал мне мой портрет в великолепнойраме, заказанной по его рисунку… Правда, я немножко завидую этому портрету,который на целый месяц моложе меня, но, признаюсь, я от него в восторге.Пожалуй, лучше будет, если вы напишете Бэзилу. Я не хотел бы с ним встретитьсяс глазу на глаз — все, что он говорит, нагоняет на меня скуку. Он постояннодает мне добрые советы.
Лорд Генри улыбнулся.
— Некоторые люди очень охотно отдают то, что им самим крайненеобходимо. Вот что я называю верхом великодушия!
— Бэзил — добрейшая душа, но, по-моему, он немного филистер.Я это понял, когда узнал вас, Гарри.
— Видите ли, мой друг, Бэзил все, что в нем есть лучшего,вкладывает в свою работу. Таким образом, для жизни ему остаются толькопредрассудки, моральные правила и здравый смысл. Из всех художников, которых язнавал, только бездарные были обаятельными людьми. Талантливые живут своимтворчеством и поэтому сами по себе совсем неинтересны. Великий поэт — подлинновеликий — всегда оказывается самым прозаическим человеком. А второстепенные —обворожительны. Чем слабее их стихи, тем эффектнее наружность и манеры. Есличеловек выпустил сборник плохих сонетов, можно заранее сказать, что онсовершенно неотразим. Он вносит в свою жизнь ту поэзию, которую не способенвнести в свои стихи. А поэты другого рода изливают на бумаге поэзию, которую неимеют смелости внести в жизнь.
