— Ясно, — ответил Даниэль, который наконец-то понял, каким образом в прессу просочились подробности о случаях жестокого обращения, бросавшие тень на одну из ветвей королевской семьи.
— Мне нужно получить экспертную оценку того, что я покажу тебе сегодня вечером, но я не хочу, чтобы пресса знала, что судья, ведущая расследование, воспользовалась услугами эксперта в области музыки.
— Почему?
Даниэлю показалось, что ее честь хотела сказать «Потому что я так говорю, и точка», но этого не произошло.
— Я предпочитаю, чтобы убийца думал, что мы придерживаемся гипотезы ритуального убийства.
— А это не так?
— Нет. Отсутствие на теле следов жестокого обращения позволяет нам отвергнуть версию о преступнике-психопате, которая так популярна в кино.
— Так, значит, это не Буффало Билл?
Заметив недоумение на лице судьи, Даниэль поспешил вывести ее из затруднения:
— Так прозвали убийцу из «Молчания ягнят».
— A-а. Я не видела фильма.
Судья сильно упала в его глазах. Во-первых, потому, что она не видела фильма, который он считал шедевром, а во-вторых, потому, что она без малейшего смущения в этом призналась. Но тут же он устыдился самого себя, вспомнив о том, что хотя его заинтриговала личность доктора Лектера, он не удосужился прочесть роман Томаса Харриса.
— Серийные убийцы, — продолжала донья Сусана, — испытывают непреодолимое желание унижать свою жертву и причинять ей физические страдания, чтобы отомстить за те обиды, которые, как они считают, причинило им общество. Как правило, в детстве они либо были свидетелями подобных актов насилия и унижения, либо испытали их на себе. Они убивают без разбора, чтобы, с одной стороны, отомстить обществу, а с другой — повысить самооценку, и в своей «работе» весьма компетентны. Убийца Томаса не принадлежит к этому типу. Поэтому мы должны искать другой мотив преступления.
Как только она закончила фразу, зазвонил телефон. Даниэль и судья улыбнулись. Бросив взгляд на экран, чтобы узнать, кто звонит, она, поморщившись, отклонила звонок. Даниэль ощутил свою значимость.
— Что представляет собой отрывок из Бетховена, который Томас играл в доме Мараньона в день убийства?
Изложив ей предысторию, Даниэль добавил:
— Любопытно, но мне все больше кажется, что Томас, вопреки его заявлению, вовсе не исполнял реконструкцию первой части симфонии, сделанную на основе набросков Бетховена. Я склоняюсь к тому, что у Томаса каким-то образом оказалась Десятая симфония или, по меньшей мере, ее первая часть и что он не внес туда ни одной своей идеи и даже не придумал оркестровку. Это было слишком похоже на Бетховена.
— Но зачем ему было…
— Начать хотя бы с авторских прав, — не дал ей закончить Даниэль. — Представь себе, что оркестрам всего мира понравилось его сочинение и исполнение первой части Десятой симфонии Бетховена-Томаса вошло в моду. Что-то вроде Леннона-Маккартни в классической музыке.
— А это возможно? Я хочу спросить: можно ли включать в репертуар неоконченную вещь?
— Такое уже случалось с другими композиторами. Помнишь «Неоконченную симфонию» Шуберта?
— Боюсь, в музыке я не сильна. Мне медведь на ухо наступил.
Даниэль всегда испытывал жалость к тем, кто отказался от наслаждения музыкой, убедив себя в отсутствии необходимых для этого способностей. Он наблюдал, как после небольшой подготовки многие из якобы лишенных слуха людей могли не только получать удовольствие от хорошего концерта, но и прилично играть на каком-нибудь музыкальном инструменте.
— «Неоконченная симфония» очень часто исполняется, несмотря на то что, как следует из ее названия, она не окончена. В ней есть только аллегро и анданте.
— Этот Шуман умер очень молодым, ведь так?
— Шуберт. Шуман был немного позже. Да, но случай с Бетховеном совсем другой. Почти наверняка можно сказать, что закончить Десятую симфонию ему помешала смерть. А Шуберт, напротив, бросил Восьмую симфонию на середине и взялся за Девятую, которую как раз закончил.
— Я закажу себе еще чаю, — сказала судья. — А ты хочешь еще кока-колы?
— Большое спасибо, нет, — ответил Даниэль. — Я тоже закажу травяной чай. Пить газировку вредно.
Рассуждая о Шуберте, Даниэль совсем потерял нить разговора, и судье пришлось вернуть беседу в нужное русло:
— Как по-твоему, какими еще мотивами мог руководствоваться Томас, скрывая то, что вчерашняя партитура целиком принадлежит Бетховену?
— Наверное, тщеславием, — ответил Даниэль.
— Ты мне сказал, что мелодии, прозвучавшие на концерте, принадлежат Бетховену. Разве мелодии не самое главное в симфонии?
— В случае с Бетховеном — нет. Гениальность Бетховена в том, что из крохотных кусочков музыки, словно из деталей «лего», он создавал грандиозные произведения. Возьмем, к примеру, Пятую симфонию: первая часть — это квинтэссенция музыки, величайшее достижение в ее истории. И она построена на мелодии из четырех нот! Допустим, Томасу были известны мелодии Десятой симфонии, но без гения Бетховена, способного их развить, они ничего не стоят. Сами по себе они почти банальны, их мог бы сочинить любой. И разумеется, есть третья причина. Возможно, Томас не сказал, что у него есть рукопись симфонии, просто потому, что не мог этого сказать.
— Потому что он ее украл?
— Конечно. Если я найду в твоем доме сокровище и захочу его унести, ты справедливо скажешь: «Прости, но сокровище принадлежит мне».
— Предположим, что это сокровище, то есть рукопись Десятой, существует и Томас получил к нему полный или частичный доступ. Сколько такая рукопись может стоить на рынке?
— Точно этого не скажет ни один эксперт. Но я уверен, не меньше нескольких миллионов евро.
— Больше десяти?
— Очень может быть. Песня битлов «All you need is love»…[8]
— Я ее знаю. Единственная песня, которую я могу напеть, потому что она начинается, как «Марсельеза».
— Да, эта. В прошлом году один фанат купил рукопись Джона Леннона за миллион долларов. Хотя это просто популярная песенка, которую все знают. А рукопись Десятой, если она существует, была бы неизданной рукописью Бетховена, быть может, самой важной находкой в искусстве за последние несколько веков. К тому же ее появление положило бы конец «проклятию Девятой», — заключил Даниэль таким зловещим тоном, что судье показалось, что это говорит не он, а жуткий владелец далекого замка в Трансильвании.
— Какое проклятие?
Судья постаралась напустить на себя безразличный вид, но Даниэль услышал в ее голосе некоторое беспокойство. Конечно, речь шла не о смятении, а о простом и вполне законном любопытстве, хотя слово «проклятие», казавшееся Даниэлю смешным, несомненно, произвело на его слушательницу сильное впечатление. Он со стыдом подумал, что судья может принять его за человека, который верит в любую ерунду, и попытался закрыть тему, уклонившись от дальнейшего обсуждения:
