видал у нее Травин, подымала углы по временам ее слишком большого рта. Павлу сделалось тепло и приятно, словно в детстве, когда на плечи и грудь льют теплую-теплую воду из губки мама и няня, нагретая простынка ждет, а в углу у печки качается кисейная кроватка. Но <он> отогнал это чувство, потому что к нему примешивалось что-то, чего он не понимал: запретное, чуть-чуть сомнамбулическое.
— А это не литература, все, что вы говорите, Ревекка Семеновна? Из какого-то романа?
— Литература? — медленно переспросила девушка и вдруг, не вставая с дивана, привлекла к себе Травина и крепко его обняла, не целуя. Травин чувствовал сухую теплоту ее рук и приторный, пресный запах, словно выборгского кренделя. Посидев так несколько минут, Ревекка сжала его еще сильнее, будто на прощанье, отпустила руки и задумалась. Лицо ее было розово и спокойно, рыжеватые зрачки расплылись неопределенно и нежно. Травин смотрел на нее удивленно; она стала ему после этого короткого объятия понятнее, ближе и дороже. Девушка, взглянув, улыбнулась нежно и жалостливо (опять жалостливо!).
— Вот, Павел Михайлович, какие дела! Плохая у вас оказалась вторая Ревекка, не могла довести до конца своего дела. Первая, та не размякала, не разводила сентиментальностей, крепкая была девица!
Она развела шутливо руками. Травин взял ее руку и поцеловал, между тем Ревекка продолжала:
— Но дело еще поправимо, не правда ли? И потом, кто знает? Может быть, кое-что и удалось, может быть, этот офицер надолго пленен своею рыжею ведьмой. Тогда она может удалиться, и все-таки дочь генерала Яхонтова останется, и свободной, и заметит, оценит вашу любовь.
— Зачем это?
— Разве вы этого не хотите? Разве вы не любите Яхонтовой? Не хотели бы видеть ее свободной и внимательной к вам?
Ревекка спрашивала так, будто задавала совсем другие вопросы, от которых зависело важное и непоправимое решение. Павел отлично это почувствовал, даже догадался, какого чувства от него ждут. Но слова девушки так ясно ему напомнили образ той, другой, теперь покинутой, оплаканной, печальной и благородной, что он почти перестал видеть сидящую рядом с ним Ревекку, милую, нежную и таинственную. Он еще раз поцеловал у нее руку. Ревекка глядела вопросительно.
— Вы совершенно правы, Ревекка Семеновна! — ответил он на ее взгляд.
Девушка не побледнела, только перестала улыбаться.
— Я так и думала, так и думала… вы не виноваты. Это от слабости, иногда в голову попадают смешные мысли.
Наконец она встала, но не могла ступить, оперлась на стол и пробормотала смущенно:
— Ногу отсидела!
Травин заметил, как быстро билась теперь уже на розовой руке неровная жила.
— Однако совсем светло. Будет прелестный день. Вы, Павел Михайлович, не занимайте сегодняшнего вечера, у меня есть один план. Я думаю, ничто не помешает ему осуществиться.
— План?
— Да… прогулка и не более. Вы непременно должны принять в ней участие. Если вы не свободны, нужно будет ее отложить.
— Я, кажется, не занят.
— Отлично. Теперь спокойной ночи. Ужасно засиживаться всегда. Ложитесь скорей, не убирайте. До свиданья.
Она все стояла, опершись на стол, попробовала ступить еще раз и проговорила, сморщив нос:
— Вот отсидела ногу.
— Позвольте, я вам помогу.
— Пожалуй.
Она оперлась на его руку и, прихрамывая, пошла по гостиной и коридорчику до дверей кухонных. Травин провел ее и по лестнице до их квартиры и до ее комнаты. У дверей они простились. Пока Ревекка говорила с ним, приоткрыв двери, Павел Михайлович рассеянно смотрел на два закисеенных окна, белую мебель и белую (странно белую) нетронутую постель, будто для умершей.
Глава 9
День был, действительно, прелестен, как обещало утро. Еще не побледневшая от летнего жара, непривычная, сама словно удивленная синева стояла над медленным, влажным воздухом. Ветра не было, и облака, безо всякой розоватой дымки, ясно и прямо лежали неописуемой белизной. Радость была торжественной и несуетной.
Травин был словно разбитым после вчерашнего разговора. При взгляде на необыкновенную важность неба, более архитектурного, чем когда бы то ни было, сладкое и тревожное, очень ответственное какое-то чувство говорило ему, что вчерашнее объятие и любовь Ревекки не сон, но чем непонятнее, тем необъяснимее для него они были.
Он не пошел к Анне Петровне, которую он любил, даже не вспомнил, что она в квартире генерала Яхонтова, где все так прочно и незыблемо, может быть, предается самой бесформенной, самой дикой печали. Встал он поздно и все время ждал тихонько какого-то происшествия. Часов в пять в комнату постучали. Павел Михаилович так взволновался, что не мог даже сказать «войдите».
«Так, наверное, стучат в двери осужденного, чтобы вести его на казнь!» — быстро подумалось ему. Он вскочил, оправил постели, но молчал. Постучались еще раз. За дверями тихо звенели шпоры и весело смеялась Ревекка. Наконец двери открылись. У обоих вошедших были сияющие лица, даже Стремин потерял, казалось, врожденное ему надменное и печальное выражение. Ревекка была вся в белом, с яркой желтой лентой у плеч. Говорили весело, но не шумно, не торопливо. Как и погода, были радостны, но важность и непоправимость неизвестного решения делали несколько задумчивой эту веселость.
— Вы спали? Мы стучали, никакого ответа, простите, что мы так ворвались. Мы с Андреем Викторовичем вас похищаем. Смотрите, какой чудный день. Прогулка удастся на славу. Нам всем не мешает развлечься от всевозможных сложностей. На сегодня забудем все истории и поедемте кататься на лодке.
Ревекка говорила отрывисто и быстро, словно боясь, чтобы Травин не прервал ее. Блеск и радостная улыбка не сходили с ее лица, хотя и имели какой-то насильственный, внешний характер. Стремин был радостен гораздо проще, и смущенность его улыбки происходила, по-видимому, только от непривычки к веселому настроению. Он стыдился быть счастливым, как будто он от этого глупел. Известная стесненность чувствовалась в обоих, как бывает у жениха и невесты или у только что благополучно объяснившихся влюбленных.
— Как вы сияете! — заметил Павел.
Ревекка быстро глянула на офицера и воскликнула:
— Андрюша… (Андрюша!) я забыла у онкеля сумочку. Принесите ее сюда, будьте добры.
Стремин некстати рассмеялся почти громко и легкими шагами вышел за дверь. Девушка приблизилась к Травину и быстро-быстро заговорила, торопясь поспеть в эти пять минут все рассказать:
— Сияем. Он счастлив, его фикция осуществилась, может быть, и моя тоже близка к осуществлению.
— Вы обвенчались? — почти с страхом спросил Павел.
— Нет-нет. Сегодня вторник[11].
— Что же тогда? Я не понимаю. Вы — жених и невеста.
— Почти. Но это не важно, раз сегодня… состоится эта прогулка.
— Почему?
— Долго объяснять. Вы все увидите, все поймете
