с недоумением смотреть на соседа, и он, наливая себе апельсиновый сок из стеклянной бутылки, объяснил:
– Все думают, что день рождения Петербурга – это двадцать седьмое мая. На самом деле – двадцать седьмое апреля. Время официального празднования сместили, так как в реальную дату праздновать нечего, Женя. В неё приходится выживать. – Феликс с наслаждением глотнул сока. – В день рождения города просыпаются Древние: те, чей покой когда-то потревожил Пётр. Они все разные, но их объединяет любовь к людям – увы, исключительно в гастрономическом смысле. Их почти полторы дюжины, и современный Петербург разделён на районы так, что каждому соответствует по твари, как по будильнику, просыпающейся в полночь на двадцать седьмое число. Исключение – наш Адмиралтейский район. Местная Тварь – её зовут Юдо, это она спит на дне Большой Невы, – не просыпается никогда, потому что тут находится Исаакий с ангелами, и он действует на неё как транквилизатор. Собственно, двадцать седьмое апреля – самая рабочая ночь в году для нас, стражей. Каждый выходит на борьбу с тварью своего района – и убивает её. Или, точнее, временно развеивает: Древних нельзя убить по-настоящему, они всегда восстанавливаются – на это у них уходит как раз год. Моя тварь – та, что живёт на Васильевском острове.
Рыбкин затушил благовония и задумчиво провёл пальцами по мечу. Тени, клубящиеся внутри стеклянного лезвия, следовали за его прикосновением, как стая гончих собак.
– Она чертовски опасная. Точнее, он. Я зову его Угомон. Он огромен и очень любит есть одиноких прохожих. Для того чтобы сожрать человека, ему достаточно поймать его взгляд, после чего он… – Феликс задумался, явно подбирает слова, – …как бы притягивает его к своему рту. Знаешь, как это делают НЛО с помощью луча во всяких мокьюментари-фильмах. Ну и потом съедает… вбирает его в себя. Поэтому уже вечером двадцать седьмого апреля Гавриил начинает тихонько внушать всем жителям Васильевского острова мысль: «Не смотри в окна. Ни за что не смотри в окна. И не выходи из дома». А Уриил затягивает всё туманом с залива, который не только сокращает видимость, но и замедляет время. Благодаря этому, когда Угомон разрушает какое-нибудь здание, оно рассыпается неспешно, как в замедленной съёмке – и Уриил с Гавриилом в большинстве случаев успевают собрать его обратно, прежде чем процесс станет необратимым. Жаль только, людей не соберёшь.
Феликс взял клинок, пару раз, явно красуясь, прокрутил его в руке и затем понёс в свою комнату. Заинтригованный, я пошёл за ним.
– Ты бьёшься с Угомоном при помощи меча? Не магии?
– Ага. Древних может одолеть только проклятое оружие, созданное специально против них и перед боем напитываемое кровью, ядами и прочими отнюдь не благостными вещами. Именно поэтому, кстати, с ними не сражаются сами ангелы: крылатым нельзя касаться тьмы, даже для благого дела.
Рыбкин посмотрел на меч, маслянисто блестящий в свете солнечных лучей, и убрал его в ножны, лежавшие на кровати. Раздался лёгкий стеклянный звон.
– Если честно, для меня ночь на двадцать восьмое апреля – это самый тяжёлый день в году, – признался Феликс. – Угомон… правда очень сильный, и всякий раз мне кажется, что не я доживу до рассвета. Впрочем, пока что мне благоволила удача. – Он улыбнулся. – Думаю, и в этот раз все будет хорошо. Главное – прийти на бой подготовленным, полным сил и во всеоружии. Поэтому в ближайшее время не вздумай на меня чихать, если подхватишь инфекцию, или что-то такое: мне потребуется каждая капелька моего здоровья.
Я пообещал быть осторожным.
За день до битвы с Угомоном Феликс отправился на одно небольшое дело – нужно было проверить какого-то шумного, досаждающего людям духа, жившего в мусоропроводе старого дома. А вернулся Рыбкин посреди ночи, залитый кровью настолько, что я сам чуть не упал в обморок, когда, проснувшись из-за шума в коридоре, вышел из комнаты и увидел, как он, закрыв дверь и прижавшись к ней спиной, медленно оседает и на лаковой деревянной обшивке остаётся широкая красная полоса.
– Что с тобой?! – Я заметался по квартире, не зная, что хватать первым: аптечку или телефон.
Золотой рыбке можно вызвать «Скорую», или это плохая идея?..
– Дух… Оказался… Не один… – пробормотал Феликс, закрывая глаза. – Я скоро очухаюсь, просто не трогай меня, Женя.
Наутро – до пробуждения Угомона оставалось тринадцать часов – Феликс и впрямь проснулся немного более бодрым. Ключевое слово – немного.
Одна его рука висела на перевязи, костяшки другой были сбиты в кровь, в вороте футболки виднелись бинты, перетягивающие раны на груди – и всё равно на ткани то и дело проступали красноватые пятна. Щёку рассекал длинный глубокий порез, а хромал Рыбкин так сильно, что было больно смотреть.
– Пипец, – резюмировал он, даже не пытаясь хорохориться. Впервые я слышал, как Феликс ругается. – Вот уж не повезло так не повезло.
– И что теперь? – Я бросил взволнованный взгляд на часы. – Тебя может заменить или поддержать кто-то из других стражей? Или всё-таки ангелы помогут? Или магия – тебя может вылечить магия, Рыбкин?
– Не от этих ран. – Феликс покачал головой и тотчас поморщился: судя по всему, даже это движение приносило ему боль. – Придётся выйти против Угомона так. Обычно я бьюсь против него в тёмных очках – это позволяет не допустить той ситуации, когда он ловит мой взгляд. Но в этот раз пойду без очков. И когда окажусь у него во рту – проткну его мечом изнутри, на это сил мне должно хватить. Он, конечно, успеет меня прожевать… но я после этого, по идее, должен переродиться. – Феликс посмотрел на золотую рыбку, как раз «выплывшую» из-под рукава его футболки.
– По идее?.. – протянул я. – То есть это не точно?
– Понятия не имею, в каком состоянии должно быть моё тело, чтобы запасная жизнь сработала. – Феликс попробовал как можно беззаботнее пожать плечами. – Я же пока ни разу не умирал. Будем надеяться на лучшее.
Мы помолчали. Сквозь открытое окно было слышно, как беззаботно смеются какие-то девушки, фотографирующиеся на Фонарном мосту: «Сделай, пожалуйста, кадры во всех форматах! И следи за тем, чтобы горизонт был ровный, хорошо?»
Я вскочил и возбужденно заходил по кухне.
– Что такое? – Рыбкин заинтересовался моей нервозностью.
– А этих тварей нельзя просто стравить? Чтобы они сами убили друг друга? Ну или почти убили, а Стражам осталось бы просто закончить дело с помощью проклятого оружия?
– Я уже думал об этом, – кивнул Феликс. – В теории Древних было бы легко столкнуть лбами, так как у них высок инстинкт защиты своей территории от чужаков. Да вот беда: не попрутся они в чужой район. Мы с коллегами проверяли, ведь это действительно было бы проще всего.
– А что, если одну из тварей… загипнотизировать? – помедлив, протянул я. – Позвать её так, что она не сможет сопротивляться?
– А как, по-твоему, это можно сделать? – Рыбкин с интересом наклонил голову.
Я облизнул губы, прежде чем поведать то, о чём никому не рассказывал за все полгода после случившегося. И во что сам поначалу не верил, считая, что у меня просто поехала крыша от переизбытка репетиций.
– Ты правильно догадался, что на моём последнем фортепианном концерте случилось нечто мистическое, – наконец сказал я. – Именно поэтому я временно оставил карьеру: мне просто стало страшно. На том концерте я впервые играл не чужую музыку, а свою. Я давно пробовал себя в роли композитора, и вот наконец мне разрешили… или, вернее, я сам решился представить свои произведения на суд публики. Это было волнующе и прекрасно – в первые двадцать минут…
Я вздохнул, закрывая глаза и вспоминая тот день.
Музыкальный клуб. Яркие софиты, рояль, я в своём привычном концертном фраке. До того как я поднялся на сцену, меня колотило так, что зуб на зуб не попадал. Но стоило оказаться за инструментом, и волнение полностью ушло, сменившись тотальным спокойствием, предвкушением и благодарностью за то, что мне дан такой шанс – быть пианистом. Мир чёрно-белых клавиш с детства завораживал меня, и тот факт, что теперь я получил возможность действовать в нём по своим правилам, приглашать слушателей разделить моё видение искусства, будоражил и наполнял меня счастьем.
И сначала всё шло хорошо, но затем я вдруг почувствовал неладное. Кто-то смотрел на меня. Буравил меня взглядом – и отнюдь не так, как это делают зрители или даже жюри международных конкурсов. Волосы у меня на затылке встали дыбом, я «выпал» из того потока, который обычно чувствую, играя, и еле добрался до конца своей открывающей сонаты. Зал взорвался аплодисментами, а я, чувствуя, как струйка холодного пота стекает у меня между лопатками, поднял голову.
Прямо передо мной, в дверном проходе с зелёной табличкой
