подпитывает силой объекты этой веры: страх, любопытство, даже сомнение – все шло в копилочку ведьмам, которые владели священниками. Во-вторых, начали появляться такие, как ты: любопытные домашние воробушки, клюющие на загадки и сами приходящие в ловушку. Очень удобно.
Я сглотнул.
– И много нас таких?
Взгляд Феликса наполнился грустью. Полуденное солнце, плескавшееся в ванной неба, беззаботно прикрылось очередным пенным облаком – и на кухне, где мы пили яблочный чай, резко потемнело.
– Достаточно много для того, чтобы я не мог спасти всех.
Я помолчал, прежде чем задать следующий вопрос:
– Феликс… Кто ты такой?
В моём голосе явственно звучало жгучее, почти неприличное любопытство – и стыд оттого, что я испытываю именно его, а не, скажем, сочувствие к погибшим людям, или – выбор настоящего скептика – подозрение в том, что всё это лишь масштабный жестокий розыгрыш.
Рыбкин улыбнулся и явно взбодрился.
– Я – страж города! – торжественно объявил он. – Хранитель Адмиралтейского и Василеостровского районов. Моя задача – защищать живущих здесь людей. В первую очередь это означает, что я разбираюсь с потусторонней нечистью, наводняющей Петербург с тех самых пор, как некто очень самоуверенный по имени Пётр приказал построить город на болотах, где не то чтобы жить – гулять лишний раз не стоило. Также приходится противостоять тёмным – вроде той же Марии. И поддерживать постоянную защиту города, которая отпугивает от него тех, против кого в прямом бою ни я, ни мои коллеги, ни даже ангелы с Исаакиевского собора – они у нас за главных, считай, шефы, – выстоять не сможем.
– Постоянную защиту? – ошалело переспросил я.
Феликс кивнул:
– Да. Мне, например, то и дело приходится заделывать в метро трещины, сквозь которые течёт вода. Возможно, ты замечал их: с каждым годом они появляются всё чаще, потому что старый магический щит уже прохудился. Если увидишь такую трещину, ни при каких условиях не касайся сочащейся из неё воды. Иначе Тот, кто спит на дне Большой Невы, запомнит вкус твоей кожи, и однажды, принимая душ, ты… – Феликс помедлил и тряхнул головой. – Впрочем, лучше не вдаваться в детали. Из душа ты, в общем-то, не выйдешь. Поэтому пару раз в месяц я спускаюсь ночью в метро и разговариваю с этими трещинами, пока они не зарастут.
Я моргнул. В моей голове было так много вопросов, что я не знал, какой следует задать первым.
– Феликс, – наконец спросил я то, что, пожалуй, важнее всего было узнать о своём соседе. – А ты вообще человек?
И вот тут он неожиданно смутился. Облизал губы, почесал затылок, отвёл взгляд. Как ни странно, на меня это оказало благотворный эффект: впервые за время нашего знакомства я почувствовал себя… старше, что ли. Даже сильнее. Мудрее. Нет: социально весомее – вот верное определение!
Это было в некотором роде парадоксально, потому что в первый момент я был почти уверен, что Феликс скажет что-то вроде: «Нет, малыш, я древняя сущность, мне сотни лет, я материл Петра Первого, когда понял, что он задумал, и честно пытался уговорить Лермонтова не быть таким самовлюблённым козлом».
Но чем дольше Феликс пялился куда-то в угол, тем яснее становилось: он отнюдь не кто-то старый и могущественный.
– Ну, – наконец сказал он. – Теперь я человек, да.
– А раньше? – Я сощурился.
– Как ты думаешь, почему меня зовут Феликс Рыбкин? – словно перевёл тему мой сосед.
– Я полагал, что в честь персонажа.
– И да и нет. В первую очередь из-за этого. – Он встал из-за стола и неожиданно задрал футболку.
Справа под рёбрами Феликса я увидел изображение той крохотной и миленькой золотой рыбки, которая прежде вызывала у меня столько вопросов. Сейчас её никак нельзя было принять за татуировку. Стопроцентно живая, рыбка по-настоящему плыла по светлой коже: чешуйки блестели, роскошный хвост вилял. Застигнутая врасплох, она попробовала прикинуться наколкой – но было поздно: и я, и сам Феликс уже внимательно следили за ней. Поэтому рыбка просто застенчиво булькнула, а потом развернулась и метнулась вниз, скрываясь под поясом джинсов.
– Вот это раньше и был я.
– Что?! – Моя челюсть отвисла. – В смысле?!
– «Феликс» – счастливый. «Рыбкин» – рыбка. Я был золотой рыбкой. Одной из тех, сказочных, – терпеливо, как идиоту, стал объяснять мой сосед. Но лёгкий румянец на щеках выдавал тот факт, что ему ужасно неловко – оттого и такой «учительский» тон. – Ещё пять лет назад я спокойно жил в канале Грибоедова, а потом меня выловил архангел Гавриил с Исаакия – это тот, что держит в руках лилию, – и сказал: «Прости, малыш, но беззаботная жизнь закончилась. Предыдущий страж центральных районов мёртв, а мы не можем оставить их без защиты. Придётся тебе занять его место, волшебное ты существо». После чего превратил меня в человека – и начал учить. От рыбки во мне осталась любовь ко всему, кхм, блестящему, и немного чудес: а именно – у меня три жизни. Пока что все при мне. Если закончатся, я снова вернусь в то крохотное тельце. – Он потыкал пальцем куда-то вниз. – Оно, считай, запасное. Но мне бы не хотелось умирать. Мне нравится быть человеком и жить среди людей, и я твёрдо намерен протянуть как можно дольше.
На кухне воцарилось молчание.
Феликс стоял, одновременно насупившись и задрав подбородок, переплетя руки на груди и демонстративно отставив одну ногу в бок. Я сидел с открытым ртом.
Наконец, кое-как захлопнув его, я тупо переспросил:
– Ты реально рыба? А как у тебя обстоят дела с памятью, Феликс?..
– Не рыба, а рыбка! Всё с моей памятью хорошо! – мгновенно взвился он. – И вообще – это в прошлом! Теперь я страж и человек, я уже сказал. А ты теперь – мой ассистент, ясно?
– Это ещё с какой радости?! – Я вскочил на ноги так резво, что мой стул с грохотом отъехал по кафелю.
– С той, что у тебя явно высокая резистентность к колдовству. И тебе это интересно. А ещё… Почему ты перестал быть пианистом, Женя? Что случилось на твоём последнем концерте?
Кровь отхлынула от моего лица.
– Не скажу, – выдавил я после продолжительного молчания. – И ассистентом твоим не буду, прости.
Феликс внимательно посмотрел на меня.
– Но это было связано с мистической дрянью, – утвердительно сказал он.
– Да, – признал я. И сжал кулаки, когда меня прошибло неприятным воспоминанием.
Пауза.
– Съедешь отсюда?
Было видно, что Рыбкин попытался спросить это как можно более равнодушно. Но у него это не получилось, и это в некоторой степени польстило мне. Я вдруг задумался: а у него вообще были соседи до меня? Признаться, моя половина квартиры выглядела так, будто её никто не занимал после самого ремонта. Нонна Никифоровна явно знала, кто такой Феликс. Плюс я вспомнил, что и сдавать квартиру она начала как раз пять лет назад. Возможно, ради Рыбкина. А соседа ему никак не могла подобрать. «Мне нравится жить среди людей», сказал Феликс, но, судя по всему, прежде он не жил с ними бок о бок. Вероятно, поэтому он так сильно мне обрадовался.
– Нет, я остаюсь, – важно сообщил я. – Просто помогать тебе не буду.
Феликс расцвёл улыбкой.
– Главное – не мешай!
* * *
С того дня Рыбкин больше не скрывал род своих занятий.
Уходя, он с улыбкой сообщал, что, например, идёт разбираться с шаманом из-под проклятого Борового моста, где так часто происходят самоубийства, или предупреждал, чтобы я не заглядывал к нему поздним вечером, так как к нему прилетят Уриил и Гавриил – обсуждать пачку новых заданий. (Впрочем, я и сам научился предсказывать визиты ангелов: за пару часов до их появления в воздухе всегда разливался тонкий сладкий аромат ландышей и гранатов, а закатный свет становился какого-то особого ягодного оттенка.)
Феликс больше не предлагал мне стать его помощником, но с удовольствием отвечал на все мои вопросы, которых день ото дня становилось всё больше – порой я даже чувствовал неловкость от собственной заинтересованности, напоминая себе какого-то дорвавшегося до сладостей мальчишку. Иногда я украдкой дотрагивался до тёплых и гладких фигурок фольклорных существ, стоявших на тумбочке в нашей прихожей, и гадал: кого из них на самом деле можно встретить в городе? Со временем мне начало казаться, что правильный ответ – всех.
В середине апреля я заметил, что Феликс стал напряжённее и суровее, а как-то утром увидел лежащий посреди кухонного стола внушительный меч, сделанный будто из чёрного стекла. Вокруг него были разложены черепа мелких животных и горели благовония, дым от которых стягивался к клинку и превращался в тени, клубящиеся на его лезвии.
– Что это? – Я изумлённо обернулся к зашедшему на кухню, позёвывающему Рыбкину.
– Меч на день рождения города.
– Ты собираешь подарить его Петербургу? – не понял я.
– Не совсем. С его помощью я собираюсь подарить Петербургу ещё один спокойный год.
Я продолжал
