либо их хоронят заживо, а дальше пусть им помогает их бог. Выпей это. Быстро.
Феликс сунул мне какой-то пузырёк из непрозрачного зелёного стекла.
– Что это?
– Женя, пей! – рявкнул Рыбкин так внезапно, что я вздрогнул. – Ты там землю рыл, что ли!
– Как… как ты понял?
– Выпьешь – отвечу.
Пока я, стоя в центре кухни, лихорадочно глотал подозрительную жидкость, на вкус отдающую ореховым сиропом, Феликс обошёл меня по кругу, хмурясь и щёлкая пальцами то у головы, то у груди.
– Я унюхал, – объявил он на полном серьёзе, вновь встав передо мной, и, прежде чем я как-то среагировал на это, спросил: – С кем ты был? И что именно вы там делали?
Я почувствовал, что пунцовею.
– С девушкой…
– Откуда у тебя взялась девушка?! – опешил Феликс.
– В приложении познакомился, – огрызнулся я. – Мы гуляли, я рассказывал ей то, что успел узнать о мистическом Петербурге, она интересуется такими вещами. У неё был с собой полароид. Мы сфоткались и решили закопать карточку там, на месте предполагаемой могилы.
– А на кой чёрт, скажи, пожалуйста? – Об острый взгляд Рыбкина можно было порезаться.
Мне категорически не нравилось то, каким тоном он со мной разговаривает. И при этом я чувствовал волнение – странное волнение от приближения чего-то непостижимого, о чём я, может, всегда втайне мечтал, – и поэтому терпел злость соседа.
– Просто так. Захотелось, – проворчал я, опустив взгляд. – Она любит всё необычное. Я тоже люблю всё необычное…
– Контакты этой девушки. Быстро.
В поле моего зрения появился нетерпеливо протянутый Феликсом смартфон в мраморно-белом с золотой окантовкой чехле.
– Я не собираюсь давать тебе… – возмущённо начал было я, но в этот момент у меня в голове вдруг словно зашуршали осенние листья. А вслед за этим послышалось жутковатое, вызывающее мурашки девичье пение:
Раз, и первый иерей выходит из-под земли,Разматывает клубок, открывает другим пути.
Я охнул: ощущение было такое, будто кто-то воткнул иголку мне в самое сердце, а потом резко вытянул её обратно, но нить, вдетая в эту иглу, так и осталась со мной.
– Началось, да? – спросил Феликс таким мрачным тоном, который ну никак не вязался с его легкомысленной жёлтой футболкой (во всю спину – вышивка «Свети!») и идиотской причёской с выбритыми висками.
– Ч-ч-ч-что началось? – схватившись за грудь, почему-то шёпотом спросил я.
– Действие проклятия. Тебе скоро станет плохо, – отчеканил Феликс, пока я, больше не протестуя, лихорадочно вбивал в его телефон контакты Маши, с которой познакомился всего-то два дня назад. – Вывернет наизнанку – и отлично. После этого возьми горсть леденцов и ловца снов из третьего ящика комода в гостиной. Леденцы съешь. Ловца повесь у окна и ложись спать, только предварительно запри дверь в свою комнату и проведи вдоль неё черту из соли. Не выходи до зари и никому не открывай. Даже мне.
Выхватив у меня свой телефон, он опрометью кинулся в прихожую, натянул белые кроссовки и, не завязывая шнурки, в спешке буквально вывалился из квартиры в пахнущую свежей краской парадную. Но ключ при этом провернул в замке четыре раза. Мне показалось, что дверь на мгновение полыхнула светом, но, возможно, это была галлюцинация.
Потому что мне действительно стало плохо, и я побежал в ванную.
* * *
Это была безумная ночь. Весенний город за окном – обычно живой, полный согревающе-медового света фонарей, прохладной тёмно-синей воды и мягкого смеха гуляющих – сегодня напрочь отрезало от меня толстое стекло. Окно было закрыто, но ловец снов возле него раскачивался, как маятник, и я то и дело слышал скрежет и стук, будто что-то снаружи пыталось подцепить раму и пробраться ко мне. Сам я метался, охваченный лихорадочным жаром, и в голове у меня постепенно появлялись новые строки тревожно-тянущего напева про священнослужителей:
Двадцать пятый иерей ступает по мостуИ гасит фонари, включает тишину.
На улице вдруг стало гораздо темнее.
Разбуженные священники один за другим двигались ко мне со Смоленского кладбища, и неведомый голос в голове непрошено сообщал мне, где они сейчас находятся:
Двадцать девятый иерей открывает двери,Уже неважно – веришь ты или не веришь…
Затуманившимся, воспалённым от жара взглядом я смотрел на то, как латунная ручка на двери моей спальни начинает медленно поворачиваться. И застывает.
Соль, по просьбе Феликса насыпанная мной у порога, вдруг заплясала, как пустынные пески во время бури, но все же провёденная ею черта оставалась широкой и непоколебимой. Ручка затряслась, будто её дёргали изо всех сил. Ловец сна стал раскачиваться ещё сильнее, а тени, что давно уже обитали на карнизе, вдруг начали вытягиваться, обретая очертания призрачных мёртвых священников. Они теснились за окном, прижимаясь к нему, их мёртвые лица искажались – они что-то шептали мне, они пытались попасть внутрь. Одновременно с тем начала сотрясаться уже вся дверь. Мне казалось, она сейчас просто вывалится. Превозмогая тошноту и слабость, я сполз с постели и щедро сыпанул на пол ещё соли из огромной пачки, захваченной на кухне.
А потом, простонав что-то вроде «Получайте, твари!» – метнул пригоршню в щель под дверью.
С той стороны послышался визг, от которого кровь стыла в жилах. Зато девичий голосок в моей голове больше не пел: судя по всему, пока двадцать девятый иерей не выполнил необходимое действие, песня не могла продолжиться.
А проклятье – исполниться.
«Интересно, а где Феликс?.. – подумал я, заползая обратно на кровать. – Смог ли он спасти Машу? И вообще… Кто он все-таки такой?»
Мой жар не спадал. Призраки за окном и дверью не исчезали. В комнате было холодно, ужасно холодно, я сжимался в комок под двумя одеялами, но не мог согреться и всё чувствовал, как моё сердце, будто вязаная игрушка, прошито двадцатью девятью призрачными нитями – по числу пришедших священников.
Это было больно. Но не смертельно.
Интересно, а от всех сорока я бы умер? И если уже двадцать девятый иерей должен был попасть в мою комнату, то чем бы занимались оставшиеся одиннадцать? Завели бы светскую беседу? Или, заставив исповедоваться напоследок, размеренно, по всем правилам этикета, сожрали?
Дурацкие мысли, как ни странно, успокаивали. Я наконец-то уснул – под стоны, шёпоты, скрежетание и стук со всех сторон.
А проснулся от того, что услышал, как латунная ручка вновь проворачивается – на сей раз со щелчком, до конца – и дверь резко открывается, со зловещим шорохом проезжая по соляному барьеру.
Я вскочил и приготовился драться – голыми руками. Но в дверном проёме, залитый лучами уже взошедшего солнца, стоял Феликс. Такой помятый и в настолько запылённой одежде, что выглядел скорее бродягой из тех, что готовы по памяти прочитать тебе полтомика стихов Бродского в благодарность за сто рублей.
– Фух, ну и душно у тебя здесь, – сказал Рыбкин, быстрым шагом проходя к окну и распахивая его во всю ширь. В комнату тотчас влился свежий и ужасно холодный ветер, заставивший меня затравленно забиться обратно под одеяло. – Поздравляю, Женя. Ты выжил. И, кажется, даже не сошёл с ума. Знаешь, что это значит?
Я затравленно посмотрел на него. Потом – на толстый слой пепла, который за ночь появился на моем карнизе. На такой же слой пепла – за дверью в холле. На бывшего прежде белым, а теперь ставшего багряным ловца снов, и на… двадцать девять шрамов, которые я вдруг заметил на своей руке и которые, как ступеньки, поднимались к плечу, в дальнейшем явно намереваясь спуститься к сердцу, но… К счастью, их вовремя остановили.
– Это значит, что нам надо серьёзно поговорить, – пробормотал я, чувствуя себя героем одного из тех сериалов, которые всегда с таким азартом ругал.
– Именно, – улыбнулся Феликс, и серёжка в виде поднятого большого пальца сверкнула у него в ухе.
* * *
Как оказалось, Феликс вовсе не спасал Машу этой ночью. Наоборот – он сражался с ней, а потом заключал в некое место под названием Клеть, о котором предпочёл не распространяться.
– Она ведьма, Женя. – Рыбкин развёл руками. – Фотография с тобой была сделана и закопана на кладбище с единственной целью – дать сорока иереям твой след. Дальше они должны были съесть тебя и вследствие этого получить запас сил. А он бы, в свою очередь, постепенно использовался самой Марией: эти священники не более чем её дойные коровы. У каждой ведьмы есть такие слуги: она кормит их живыми существами, они аккумулируют энергию, ведьма берёт её и тратит, когда ей это нужно. Хранить энергию в себе очень сложно, проще держать такой… скот.
Я слушал Рыбкина с открытым ртом.
– Так легенда о священниках правдива? Советские власти их правда… ну…
– Нет. – Феликс, положивший подбородок на сцепленные в замок пальцы, покачал головой. – Это какая-то ведьма в своё время притащила туда призраков, приковала их к кладбищу и начала потихоньку распространять эту историю.
– Зачем?
– Во-первых, вера людей сама по себе
